Деймон не задумывается. Чего стоит одна жизнь, пусть даже такой нужной и такой молоденькой ведьмочки после того, сколько он уже отдал за Елену? А до этого – за Кэтрин? Один короткий рывок, и под страшный хруст позвонков Беннет тяжело опускается на пол, к его ногам. На приоткрытых пухлых губах подсыхает вампирская кровь.
Она его не простит – от осознания этого простого факта в висках стучит и почему-то становится неприятно. На его счету и так слишком много смертельных врагов. Не хватало еще, чтобы высокомерная, слишком правильная и благородная Бонни сменила свое презрение и неохотную готовность сотрудничать на настоящую холодную ненависть. Это было бы… неуместно. Сейчас Деймону практически все кажется неуместным: выжидающие чего-то Древние, мечущаяся между ним и Стефаном Елена, появление в городе всякой нечисти, словно тут какой-то гребаный зомбиленд. Нет возможности поразмыслить спокойно, принять решение. Взгляд словно постоянно застелен кровью: все время нужно куда-то бежать, от кого-то прятаться, кого-то защищать, а кого-то – убивать. Надоело до чертиков. Теперь вот мертвая Беннет – еще одна головная боль.
Истерика Елены, укоры Стефана, слезы Кэролайн, нецензурные эпитеты Рика и странное, ломкое равнодушие Эбби – не слишком высокая цена за то, чтобы сохранить Елене жизнь, Деймон охотно выплачивает ее, сидя со стаканом виски в доме Беннетов. А вот сама жизнь Бонни – пожалуй, не слишком соразмерно.
Он сидит перед ее постелью в пустой спальне и судорожно пытается вспомнить, сколько ей лет: семнадцать или уже восемнадцать? На ее спокойном после смерти лице отпечаток взрослости, силы, усталости… Под глазами тени, скулы кажутся впалыми, и безумно чего-то не хватает в этом худом девичье личике – гневного блеска в глазах, презрительной усмешки на губах, вспыхивающего на щеках румянца. Деймон отстраненно удивляется своей сентиментальности – сейчас его больше заботит то, что он слишком близко подходит к грани, возможно, вот-вот перейдет ее. Эта грань отделяет чувства от разума. Он отдает чересчур много. Отдает жизни, меняя их на недолгую отсрочку для Елены, отдает самого себя, ничего не ожидая взамен. Это крайность, и он не думал, что способен на нее. Собственные эмоции раздражают – без них жить привычнее. Они кажутся нелепыми и задерживают правильные, рациональные решения где-то в пути. Если бы у него было время подумать, хотя бы час или два, разве убил бы он Бонни, чтобы спасти Елену? Да. А если не учитывать Елену? Нет, никогда. Ведьма очень сильна, и она нужна им – необходима, если они хотят еще потаскаться по этой земле. Смерть ведьмы словно отрезвляет, болезненно резко возвращая в реальность, где думать нужно головой, а не… хотя, уже поздно. Единственное, что Деймон может сделать, - пообещать, что перестанет слепо жертвовать всем ради Елены. А еще, пожалуй, сделает все, чтобы Бонни все-таки закончила обращение.
Сердце ведьмы начинает стучать - медленно и тяжело, но все же возвращает в хрупкое тело жизнь.
Деймон выходит из ее комнаты, кивнув Стефану. Бонни займутся. Они будут ее утешать, уговаривать, плакать и умолять о прощении. И будь он проклят, если знает ведьму недостаточно хорошо - она не согласится принять бессмертие.
Он слышит хриплый первый вздох и слабый стон, закрывая дверь ее дома.

Просыпаться после смерти – больно.
Все тело ломит, особенно позвонки в сломанной одним легким движением шее. А еще неприятная сухость во рту – последствия. Не сухость, а жажда – слово преследует, не отпускает, крепко застряв в ускользающем после не самой легкой ночки сознании. Телу нужна кровь, чтобы прошла ноющая боль и навязчивое ощущение голода. И до безумства, до внутренней истерики, сдерживаемой и от того еще более жуткой, страшно осознавать, что это – конец. Не чувствуется больше тепло, идущее от свечи, нет внутренних сил, чтобы передвинуть взглядом лежащую на столе книгу. Я застряла – на грани между жизнью и смерти, с чувством горькой безысходности проживая последние отпущенные мне сутки. Была бы возможность, убила бы напоследок Сальваторе, который организовал мне эти двадцать четыре часа. Неужели и, правда, думал, что я смогу принять иной выбор, смогу выпить крови и остаться в этом проклятом мире полуживой, ненастоящей, не цельной, не ведьмой?.. Несдержанно цежу оскорбления в его адрес сквозь зубы, потирая шею. По коже идут мурашки, с каждой минутой мне становится все холоднее, а сердце бьется все медленнее. Ожидания неизбежного, но задерживающегося где-то в пути конца не дает забыться. К черту все, так даже проще. Избавиться от проблем, от смутного и постоянного страха. До тошноты надоело прятаться по углам от вампиров и пытаться вытащить друзей из проблем, в которые мы вляпались, по сути, из-за Елены. Всегда было неприятно это осознавать, но сколько мы уже заплатили за ее жизнь? Сколько еще заплатим? С губ срывается нервный, истерический смешок, когда я понимаю, что избавлена от этого – от необходимости вечно кого-то спасать. Пусть теперь Деймон платит – мою жизнь за Елену он отдал, не раздумывая.
Это странно, наверное - чувствовать облегчение в такой ситуации. Нет ни страха, ни злости, только раздражение – опять Сальваторе меня подставил. А еще сожаление… слишком многое не доделано, упущено, оставлено. В голову приходит мстительная мыслишка о том, как они теперь будут без меня выкручиваться, и губ касается кривая ухмылка.
Когда я успела стать такой? Когда ушли из меня искренность и благородное желание помогать, спасать, защищать? Когда я начала чувствовать себя смертельно уставшей и всерьез жалеть, что вообще ввязалась во все это? Откуда взялись циничность и глухая боль в груди? Вопросы, на которые я просто-напросто не успею ответить, крутятся в голове, а жажда мучает все сильнее. Это так малодушно – сидеть в закрытой комнате и ждать смерти. Не хватает мужества умереть на глазах других, потому что умирать это слабость. Даже так. Тем более так. Умирать по своей воле, отказавшись бороться. Была бы за что, я бы, может, и поборолась. Бабушки больше нет, отцу на меня, по большому счету, плевать, а Джереми… это уже даже несерьезно, в самом деле. Не готова я становиться монстром, лишь ради того, чтобы успеть попрощаться с ним. А друзьям я после обращения буду просто не нужна. Так и смысл бороться?
Стакан с виски опускается на полированную гладь стола со слишком громким стуком. Тишина кажется вязкой и унылой, ее хочется стянуть с себя, как севший после стирки свитер. А еще холодно – уже и зубы стучать начинают, и пальцы рук не чувствуются. Сколько еще?.. Час, два, десять? Стефан не сказал. Да и вряд ли бы смог, великомученик хренов. Вместо того чтобы сообщить мне, как сильно и как долго я буду мучиться, он лишь мямлил извинения и просил, как и все, изменить решение. Пусть катятся к черту с их советами и наставлениями. Скоро в этом проклятом городе вообще не останется людей, и я не хочу становиться очередной нечистью. В том, чтобы быть ведьмой, был хоть какой-то смысл, от меня была помощь, и было приятно ощущать внутреннюю силу, от которой немного кружится голова и едва ощутимо покалывает в кончиках пальцев. А если бытие вампиров заключается в этом чертовом холоде и увеличивающейся с каждой секундой жажде, то я совершенно точно лучше сдохну, чем стану одной из них.
Умирать, оказывается, не так уж и трудно. Я все жду, когда - когда захочется заплакать, когда накроет глупая, детская обида: ведь мне всего восемнадцать, мне рано умирать, не положено так рано. Черт. Отсутствие страха вводит в ступор. Может быть, эйфория? Не осознаю, что происходит? Губы трогает равнодушная усмешка. Осознаю, еще как. Иначе бы металась по дому, рылась бы в книгах, пытаясь найти способ обыграть саму смерть. Однажды уже обыграла – ничем хорошим это не закончилось. В этот раз игра просто не стоит свеч. Словно шахматная партия, продолжающаяся после шаха и мата. Бессмысленно.
Ожидание причиняет боль и заставляет судорожно тереть ладонями замершие плечи и прижиматься лицом к запотевшему стеклу. Ночь. Последняя. Успею ли я дожить до рассвета? Ответы ускользают, словно песок сквозь пальцы. Время хочется ускорить и замедлить одновременно, а еще лучше – перемотать назад. Вонзить кол в сердце Сальваторе тогда, в далеком прошлом, когда он был самым чудовищным монстром. О том, что бороться с Древними без его помощи было бы тяжелее, я стараюсь не задумываться.
Самым неприятным оказывается не пробуждение с тянущей болью по всему телу, не захлестывающее душной волной ужаса осознание неизбежного, и даже не задевающее за живое равнодушие Эбби. Самым неприятным оказывается визит Елены. Откуда это – пренебрежение ею и ее чувствами? Давно это во мне? Словно какая-то зараза, которая въелась в душу и не позволяет видеть в рыдающей напротив девушке близкую подругу. Я старалась не прикасаться к ней – слишком громко стучало ее сердце, и слишком хорошо были видны тонкие синие вены на бледных руках. Не хватало еще обратиться, убив в процессе Гилберт. Впрочем, это было бы комично. Успеваю одернуть саму себя – нельзя быть такой жестокой, нельзя позволять черствости проникнуть слишком глубоко в сердце – а потом вновь становится все равно. Я же умираю, верно? Мне положено снисхождение. Сделайте поправку на смерть – она калечит. «То, что нас не убивает, делает нас сильнее» - кто сказал эту чушь? То, что нас не убивает, ломает нас. Делает бессердечными, равнодушными, холодными, ищущими во всем свою выгоду, а еще слишком бесстрашными – вернувшись однажды с того света, уже ничего не боишься. Самое жуткое, что я умудрилась стать такой стремительно быстро, а осознала только теперь. Наверное, все мои попытки выглядеть благородной и правильной казались жалкими и неправдоподобными. Кого я пыталась убедить больше – себя или окружающих? На самом деле, достало это. Уже довольно давно. Заветной мечтой стало отправить семейку Древних на тот свет и просто исчезнуть из этого города. Надоело, и этим все сказано. Помочь хотелось, но после бесконечных попыток руки опустились, и я последние месяцы чувствовала лишь бесконечную усталость… Пожалуй, стоит поблагодарить Сальваторе за то, что избавил от этого. Он оценит этот прощальный жест. Наверное, сидит где-нибудь в баре с очередной подстилкой или в особняке с бутылкой виски и наливается в хлам, чтобы вычеркнуть очередное убийство из памяти. Мстительно улыбаюсь при мысли, что даже после смерти не дам ему спокойно жить. Нет, я не допускаю, конечно, что он будет мучиться совестью, но вокруг будут люди, которые будут напоминать ему обо мне – Елена, Кэролайн, Стефан… Сердце невольно щемит, когда я вспоминаю, что Джереми не в курсе. Он в Денвере, я сама просила ему не говорить. Не хватало еще, чтобы примчался на похороны и рисковал тут своей жизнью в попытках прикончить Деймона.
Хочется напиться. Чтобы в хлам, чтобы стало тепло, чтобы перестали нервно дрожать руки, чтобы забыться и перестать тревожно ждать, чутко прислушиваясь к собственным ощущением. Ничего не меняется вот уже несколько часов, лишь холод становится привычным и усиливается голод. А я жду, жду, когда начнется, когда смерть прикоснется длинными холодными пальцами к сердцу и остановит его. Тишина кажется натянутой струной – одно неосторожное движение, и она с протяжным звуком лопнет, до крови ударив напоследок по пальцам. Я прижимаюсь лбом к стеклу и дышу, оставляя запотевшие пятна. В висках стучит от выпитого алкоголя, но этого недостаточно, чтобы расслабиться. Мне чудится – еще секунда, и я сойду с ума, просто не смогу больше ждать. Лучше бы он просто убил меня, ему ведь не трудно… Прикусываю нижнюю губу до боли, и со страхом облизываю ее тут же – только без крови, пожалуйста, только не сладкий солоноватый запах, от которого ноют десны и воспаляется горло. Струна лопается. Скрип двери отдается в голове, и я успеваю продумать десяток вариантов того, кто сейчас зайдет, прежде чем обернуться.
Просчиталась. Этот вариант не рассматривался.
Он молча ставит на стол початую бутылку виски, и от него самого терпко и тепло пахнет алкоголем, а еще ментолом, кровью и самую каплю – женьшенем. Обоняние обострено, и каждый посторонний запах отдается нездоровой дурнотой. Впрочем, его вид тоже вызывает судорогу отвращения где-то внутри. Сальваторе садится на диван и вытягивает ноги, устраивая их на журнальном столике. Отрешенно смотрю на грязные ботинки поверх бабушкиных газет и отцовских записей, немеющими руками беру бутылку и пью прямо из горла. Небо обжигает пряной крепостью.
- Чего пришел? – голос после многих часов молчания звучит хрипло и совсем не так грубо и резко, как мне хотелось бы. – Совесть замучила? – от вопроса становится смешно мне самой.
- Ты переоцениваешь меня, Беннет, - он улыбается, словно ничего не случилось, словно это обычная перепалка, в которой я строю из себя высокомерную ведьму, а он отпускает пошлые шуточки.
Словно я не умираю. Странно, но я даже благодарна ему за это. Он не делает вид, что ему жаль, я не должна делать вид, что мне не надоело.
- Тогда зачем?
Он откидывается на подушки и прикрывает глаза. Вспоминаю, что хотела его убить, а потом – что поблагодарить. Всерьез задумываюсь, что сделать, и с каким-то извращенным удовольствием представляю, как здорово было бы вцепиться в красивое холеное лицо ногтями и увидеть в глазах удивление и страх. Ему недостаточно будет кола в сердце, это слишком легко. Он должен корчиться от боли и ждать. Ждать особенно – чтобы принять смерть с наслаждением после пытки, чтобы мучится неизвестностью, как я сейчас.
- Твой труп нужно будет куда-то деть, - равнодушно замечает он. – Не хватало еще, чтобы тебя нашли соседи или отец.
Я понимала, конечно, что ему плевать, но понимать и слышать в открытую – разные вещи. Отмахиваюсь от глупой злости и бессмысленной обиды на весь мир в целом и Сальваторе в частности, пытаюсь найти в себе какие-то эмоции, связанные с отцом. Где он сейчас? Мнет под собой очередную ассистентку в очередной деловой командировке и понятия не имеет, что здесь происходит. Вряд ли даже на могилу придет, если она вообще будет. Поэтому и эмоций нет. Отца, видимо, тоже никогда не было. Делаю еще глоток, и становится чуточку теплее. Наконец-то.
- Эбби свалила.
Это похоже на удар под дых, это выбивает почву из-под ног, и волна отвращения к собственной матери накрывает с головой. Неужели она не могла подождать и уехать после? Всего несколько часов. Неужели он не мог в кои-то веки смолчать и вообще не приходить сюда? Неужели жизнь и, правда, такая тварь, и предательства не заканчиваются даже на пороге смерти? Обида и злость проходят так же быстро, как и вспыхивают, оставляя после себя тупое безразличие - просто еще одна причина для того, чтобы бросить все это и умереть. Сегодня же.
- Лучше бы ты меня сразу убил, - высказываю недавнюю мысль, а он вдруг оказывается очень близко. Успеваю проследить движение, но все равно вздрагиваю, когда он нависает надо мной, заставляя сжать ладонями край стола.
- Дура, - не говорит – выплевывает, и от темноты его взгляда впервые за сегодня становится страшно. – Я тебе выбор дал, понимаешь? – нет, не понимаю, но губы не слушаются, и сказать я этого не могу. – Выбор, которого у меня не было. А ты как была высокомерной, так и осталась. Хочешь умереть, да? Уйти обиженной и оскорбленной из этой гребаной жизни, сладостно представляя, как всем будет тебя не хватать? Черта с два, Беннет, всем глубоко насрать.
Он замолкает и продолжает стоять слишком близко – я чувствую тепло его тела и слышу медленное сердцебиение. Хочется врезать – чисто по-женски залепить пощечину, ударить наотмашь, да так, чтобы он пошатнулся, чтобы на бледном лице остался красный след от моей ладони, чтобы мне самой стало больно. Грудь сдавливает от нехватки дыхания, глаза застилают с трудом сдерживаемые слезы. От ощущения того, насколько он прав, становится гадко - словно мной воспользовались. Но того, что он прав, это не меняет. И, правда, перед кем я выставляюсь? Погорюют немного, и очень скоро озадачатся тем, что у них теперь нет ведьмы. Это выйдет на первый план, быстро затмив мою смерть. После того, скольких мы уже похоронили, моя смерть просто не имеет значения – одной больше, одной меньше, какая разница. Мистик-Фоллс играет с жизнями так легко и просто, словно это лотерея. Повезет – умрешь сразу, не повезет – протянешь чуть дольше и успеешь насмотреться на кровь и вырванные сердца других. А кое-кто еще и возвращается, словно мало было одного раза.
Я не плачу. Перед ним – просто не смогу, хватит с меня унижений и слабости. Отталкиваю от себя, легонько двинув сжатым кулаком по груди. Он ничего не говорит, берет со стола принесенную бутылку и пьет большими глотками, чуть морщась от обжигающего вкуса.
- У тебя был выбор, - наверное, желание потрепаться и пофилософствовать – один из признаков приближающейся смерти. – Ты просто оказался слишком слабым, чтобы сделать правильный, - мне рассказывали, как обратились Сальваторе, и если Деймон считает, что его лишили выбора, когда привели окровавленную девицу, он идиот.
- Давай я принесу крови, посмотрим, как поступишь ты, - вяло огрызается он, но спорить не пытается.
То ли понимает, что я права, то ли не видит смысла обсуждать то, что произошло полтора века назад.
Молчание давит больше, чем до этого ожидание. Больше всего на свете я хочу, чтобы он свалил отсюда, но попросить язык не поворачивается. Краем сознания вспоминаю, что вообще-то никогда не приглашала его в дом, и морщусь, понимая, что он приходил сюда в мое отсутствие разговаривать с отцом.
- Долго еще? – мне нужно, почти физически необходимо знать, сколько осталось.
Словно кто-то запустил обратный отсчет, а я не вижу таймера и с замиранием сердца проживаю каждую секунду, понимая, что она, возможно, последняя.
Он поднимает на меня заинтересованный взгляд. Щурится, как кот, разглядывая с ног до головы, и от этого ощупывающего взгляда идет дрожь по коже. Черт, я же боюсь его. Всегда боялась, даже экспериментируя с заклятьями и наблюдая на его ненавистной физиономии гримасу боли. Боялась, что силы закончатся или что он научится терпеть и просто прижмет к стене и свернет шею. Вот, свернул. А я даже теперь боюсь – хищной ухмылки и холодного взгляда. Древних так не боюсь, как его. Перед Древними я бессильна, да и не нужна им, а вот с ним можно потягаться, но нельзя наверняка сказать, кто победит, и в каком положении через несколько шагов этой смертельной партии окажусь я.
- У всех по-разному, - наконец, отвечает он, и во мне вспыхивает злость.
Неужели нельзя просто ответить, не мучить меня больше, ведь уже и так достаточно. Нельзя – стучит в висках. Нельзя – он продолжает пристально смотреть. Нельзя – я смотрю в ответ и вижу монстра, которым не хочу становиться.
- Скоро станет хуже, - обещает он, и в его голосе мне чудится сочувствие. – Сама понимаешь, никто из тех, кто прошел через это, не может рассказать, каково было, но представления у меня имеются, - он пугает меня, и я ведусь на эту уловку.
Нервно сглатываю и сжимаю ладони в кулаки так, что ногти оставляют след на коже, а сердце, словно почувствовав угрозу, начинает стучать еще медленнее, приближая либо легкий конец, либо последнюю пытку.
- На что это похоже? – стараюсь, чтобы голос звучал равнодушно, но ни хрена не выходит, потому что в горле саднит от жажды, и получается только надорвано шептать.
Он усмехается как будто с издевкой, но я вижу во взгляде что-то похожее на жалость. Успеваю разозлиться и уже хочу напомнить, что мне не нужно его сожаление, но вовремя одергиваю себя. Кому я приписываю человеческие эмоции? Монстру? Даже смерть не выбила из меня дурость и веру во… что? Чувства, людей… Правильно он сказал – дура.
- На ад, - просто бросает он, и мне снова становится страшно. – Когда вампир не питается долгое время, его организм выдает не самые лучшие стороны новой сущности. Кажется, что в венах вместо крови – песок, горло сжимается уже на каждом вдохе, сердце замедляется, бросает то в жар, то в холод, и никакая еда не может заменить кровь. Контролировать себя в этот момент невозможно – кидаешься на кого угодно, плевать, друг это или враг. Умереть нельзя, поэтому приходится ждать, когда тело ослабнет и, в конце концов, иссохнет. И все это время, до самой последней минуты, вампир сходит с ума от жажды.
Он говорит отчужденно, словно к нему это не имеет никакого отношения, но я чувствую, что ему тоже не по себе. Я уже даже не спрашиваю, какое отношение это имеет ко мне, ведь я не собираюсь иссыхать или не питаться, я даже вампиром быть не собираюсь. Просто жутко. Такая смерть – это страшно. Даже сжечь на костре ведьму милосерднее.
- С теми, кто отказывается обратиться, происходит тоже самое. – Сердце пропускает удар, а потом неожиданно ускоряется, словно тоже испугавшись и решив отсрочить муку. Нет, пожалуйста, я не хочу пытки, даже перед смертью. – Только не за несколько лет без крови, а за несколько часов.
Глоток виски смачивает горло, но жажда не проходит. Я смотрю на свои руки, и мне кажется, что уже началось, что кожа стянулась, что вены стали пропадать, иссыхая. Нет связных мыслей, только кровь и жажда. В этот момент я понимаю, что и, правда, убью кого-нибудь, не задумываясь, лишь бы не столкнутся с голодом более сильным, чем испытываю сейчас.
- Скоро станет хуже, - повторяет Деймон. – Гордись своим выбором, Беннет. Это выбор слабых, потому что ты сдаешься и не хочешь бороться. Это выбор сильных, потому что не каждый способен прожить последние часы и не сорваться.
И снова тишина, похожая на струну. Он садится на край стола и смотрит в стену, ждет, когда начнется. Будет смотреть и получать удовольствие или притащит сюда кого-нибудь, когда я окончательно потеряю контроль? Почувствует ли что-нибудь, когда мое тело станет холодным, и сердце замрет в этот раз уже окончательно? Опускаюсь в кресло и низко склоняю голову, обхватив себя руками. Не плакать, ни в коем случае не плакать. Только не сейчас, только не перед ним. Теперь я понимаю, почему Стефан мялся и отводил взгляд вместо того, чтобы объяснить, сколько мне осталось. Не всякий способен сказать такую правду. Смотрю на Деймона ненавидящим взглядом и думаю о том, что он сказал. Выбор слабых? Черт. Я так устала, что умереть сейчас, когда выпала такая возможность, оказалось легким решением, и малодушным, понимаю сейчас. Сдаться. Не цепляться за эту гребаную жизнь и просто уйти. Не пробовать. Что я знаю о вампирах? Что они монстры, не контролирующие себя. Мне не нужно обращение, чтобы убедиться в этом – я уже такая. Уже сейчас я готова впиться в глотку кому угодно, едва заслышав пульсацию крови в артерии.
Вцепляюсь пальцами в волосы, пытаюсь сделать себе больно, чтобы встряхнуться и снова ощутить себя старой доброй Бонни. Бонни, которая принимает только правильные решения и не берет в расчет свои чувства. Ответ приходит легко, потому что последние часы бродил поблизости, только я отказывалась его замечать. Рискнуть. Попробовать чуждое мне мертвое существование. И, в конце концов, если у меня не получится быть хорошей, быть сильной и по-прежнему человечной, я всегда смогу выйти на солнце.
Поднимаю взгляд на Деймона. Сукин сын. Специально ведь явился, чтобы подтолкнуть, чтобы выбрала то, что ему выгодно. Чувства взыграли, или еще один вампир в этой армии абсурда не помешает? Потом выясню. Залпом допиваю виски из бутылки – для храбрости. Наконец-то, получается расслабиться, потому что теперь я знаю, сколько осталось ждать, и знаю, чего жду.
- Деймон, - странно, но его имя звучит легко и даже красиво. Наверное, потому что алкоголь все-таки ударил в голову. Он не отвечает, только поворачивается ко мне, и четкий профиль на фоне окна темный, так что выражения лица не видно, только глаза словно светятся – светло-синие, со стальным отблеском. Глаза хищника. Я тоже стану такой. Сглатываю горечь во рту и поднимаюсь на подгибающихся ногах с кресла. - Дай мне крови.

Жажда сводит с ума.
Когда решение уже принято, у организма потрясающе быстро отказывают тормоза, и словно почувствовав, что скоро будет утолен, голод усиливается в разы. Руки предательски трясутся, перед глазами темно, и я нервно облизываю пересохшие губы, пытаясь хоть как-то сдерживать себя. Не становится животным, диким голодным взглядом пожирающим пакет с кровью, оставаться человеком. Пытаюсь отвлечься и глупо усмехаюсь воспоминаниям: никогда не умела сидеть на диетах, и когда начинала, очень быстро срывалась, шла в кафе есть пирожные с заварным кремом и пить латте с пенкой. Теперь вот тоже… диета. Правда на этот раз от того, сдержусь я или нет, зависят жизни.
Слепо иду за Деймоном по дороге. Уже пробуждающиеся вампирские рефлексы позволяют видеть впереди его фигуру, то и дело исчезающую в темноте. Бреду медленно, спотыкаясь, и тупо думаю, почему мы не поехали на машине. Сальваторе сказал, что мне нельзя обращаться в своем доме – меня туда не приглашали, и после того, как я выпью крови, дом попытается меня отторгнуть. Я попыталась спорить, но Деймон нашел быстрый и легкий способ переубедить меня – напомнил, что будет больно. Находится в доме, в который тебя не приглашали, больно. Это единственное, что я воспринимаю остро, кроме чувства голода. Он останавливается так резко, что я утыкаюсь носом в его спину и едва ли не падаю назад, чувствуя во всем теле слабость и, черт, как же холодно. Он придерживает меня за локоть и цепким взглядом осматривает лицо. У меня что, уже видны клыки? Ощупываю себя пальцами, выясняю, что кожа на лице – сухая и стянутая, как у старухи.
- Слышишь? – спрашивает он, а я, несмотря на ускользающий здравый смысл, фыркаю.
Конечно, слышу, о чем бы он ни говорил. В парке неподалеку звуки животных и птиц, где-то через три улицы два пьяных парня пытаются завести машину, в каждом доме работает телевизор, кто-то спорит, кто-то плачет, кто-то трахается… звуки сливаются, и от этого шума легко абстрагироваться, не обращать внимания. Особенно когда жутко хочется крови.
Деймон продолжает смотреть, а я – молчать и прислушиваться, пытаясь выделить из общего звукового фона нужное. Стоит прикрыть глаза, и все встает на свои места. Чуть ниже по улице, по темному переулку между домами идет девушка. Каблуки стучат по асфальту, ветер раздувает волосы, а ее сердце колотится, словно зажатая в кулаке пташка - быстро-быстро, как будто нервно, разгоняя по телу сладкую, ароматную кровь молодого организма. Десны обжигает болью – резкой, но терпимой, я нащупываю языком выдвинувшиеся клыки. Хочется блевать прямо здесь от отвращения к себе. Еще ведь не поздно передумать, а? Голод не дает додумать эту мысль до конца, и меня захлестывает желание броситься на перехват. Вдохнуть полной грудью терпкий запах духов и тела, а потом притянуть ее, слабую и перепуганную, к себе и впиться клыками в шею, чтобы кровь смочила, наконец, пересохшее горло.
Как ни странно, болезненно-яркое представление о нападении отрезвляет, позволяет притупить жажду, словно я и правда уже насытилась. В душе смешиваются страх и отвращение, я в ужасе от самой себя, но какой-то другой частью понимаю – так и надо. Это нормальные теперь чувства, я должна привыкнуть к ним и научиться контролировать. Разум немного проясняется, и до меня доходит, почему мы пошли пешком. Недолго думая, до боли в ладони хлестаю все еще безмолвного вампира по щеке.
- Ты ублюдок, - выплевываю я, старательно задерживая дыхание, чтобы не учуять то, что я пока только слышу. – А если я ее знаю? – странно, но это заботит меня больше всего.
Меня волнует, что я не смогла бы остановиться, даже если бы там, в переулке, спешила домой моя подруга, мать, сестра… Пытаюсь убедить себя, что в любом случае не стала бы нападать. Выходит плохо, и я срываюсь на Деймоне:
- Я просила у тебя только крови, не смей толкать меня на убийство, я не хочу быть такой, как ты! – он в ответ только закатывает глаза, и это бесит меня еще больше.
Молчит, дает мне переждать гнев, и я отстраненно понимаю, что это вовсе не потому, что он боится или переживает, а лишь потому, что я новообращенная. Чувства накалены до предела, я все воспринимаю слишком остро, воспаленно. Действительно началось.
Наверное, он понимает, что со мной происходит. Хватает за запястье так, что больно, едва ли не вывихнув, притягивает к себе и наклоняется к моему лицу. Мне уже не страшно. Почти.
- Видишь, Беннет? Чувствуешь, как тебя кидает от голода к гневу и обратно? Других эмоций не жди, пока не утолишь жажду. Легко это контролировать, скажи мне?
Нет, нелегко. Нужно обдумывать каждое слово, каждое движение, чтобы не показать своей злости и голода, чтобы не выглядеть нервной и дерганой. Вот она, сущность вампира. Что ж, могло быть и хуже…
Ему я этого, конечно, не говорю. Выдергиваю руку из захвата и отворачиваюсь, чтобы не видеть слишком проницательного взгляда. Пусть думает обо мне, что хочет. Я лучше, чем он, я не стану никого убивать – это условие моего обращения.
- Мы сотрем ей память, - раздается сзади тихий голос, и я цепляюсь за интонацию – не издевка и не холодная циничность, скорее… примирительный тон, словно он предлагает компромисс. – Донорской крови недостаточно новообращенному вампиру, Бонни, - он редко называет меня по имени, и меня передергивает от неправдоподобно ласкового голоса.
Наверное, именно так завлекают корову на бойню.
- А когда ее будет достаточно? – просто вопрос, на который невозможно дать ответ.
Вампирам всегда мало. Даже свежая человеческая кровь вряд ли утоляет жажду полностью, консервированная и животная – позволяют выжить и не дают нападать на каждого встречного.
Деймон морщится и снова начинает идти вперед, к тому самому переулку. Я молча бреду вслед за ним, слушая бросаемые сквозь зубы нелестные эпитеты в свой адрес, и прислушиваюсь к ночному городу – девица ушла, чудом сохранив свою жизнь и кровь. Голод, словно хищный зверь, осознавший, что кормежки не будет, снова начинает терзать мысли и все сильнее иссушать горло. Скоро даже дышать станет больно. Я думаю, что еще пара метров, и предложение Сальваторе покажется мне вполне приемлемым. В конце концов, сколько жизней я спасла, гоняясь по этому городу за вампирами?.. Одолжить взамен литр крови у запозднившегося прохожего – не такая уж большая плата. От циничных мыслей становится противно. Я же не такая, никогда не была такой. Долго во мне будут спорить Бонни Беннет, хорошая девочка и ведьма, и та Беннет, которой я стала за последний год - обожженная болью, уставшая, а теперь еще и без пяти минут вампир? Пожалуйста, пусть одна из них заткнется.
Невесело смеюсь сама над собой, и смех получается каким-то нервным, истеричным. Я словно наблюдаю за собой со стороны, отстраненно отмечаю свои собственные раздумья, и мне становится страшно от осознания того, какой я становлюсь. Раздвоение личности, что ли… Деймон удивленно на меня оглядывается, но ничего не говорит. Я даже не спрашиваю уже, зачем и куда мы идем. Плевать, лишь бы в результате получить кровь.
- Вперед, - вдруг хрипло приказывает Деймон, а я останавливаюсь в ступоре и оглядываюсь.
Той девушки из переулка поблизости нет. Впереди мужчина, и от него пахнет кровью – явно не принадлежащей ему, слишком сладкий аромат, молодой, смешанный с цветочными духами. Два и два складываются очень легко. Либо убийца, либо насильник, я слышала девичий крик пару кварталов назад, но не обратила внимания.
Жажда смешивается с совершенно нормальной яростью. Убить бы тварь, но сама стану не лучше. Снова чувствую, как из десен прорезаются клыки, под глазами идет сетка вен, и взгляд застилается красным – даже представлять не хочу, как выгляжу со стороны. Контроль отказывает, и я не успеваю ухватиться за свою человечность. К черту ее, велит голод, и я слепо подчиняюсь. Слабость в теле проходит, сменяясь наливающей мышцы силой, и первый шаг я делаю уже совершенно по-звериному – подавшись вперед, крадучись, резко и порывисто. Слышу вслед напряженный и немного встревоженный голос Деймона:
- Я остановлю тебя, если что.
Плевать – стучит в голове. Даже если убью – плевать. Деймон волнуется за меня и мою человечность – но даже на это плевать.
Слышу короткий вскрик, неожиданно появившись слева от мужчины, и рот наполняется слюной. Не успеваю ужаснуться своему поведению, заламываю ему руку и прижимаюсь губами к шее, ища сонную артерию. Нахожу, и через мгновение жажда отступает под потоком запретной головокружительно-сладкой крови. Пути назад больше нет.
Выбрав смерть сегодня, я определенно не знала, что теряю. Ноги подкашиваются, цепляющиеся за воротник мужской куртки пальцы слегка покалывает, в мыслях сладостная пустота, и голод отступает, из хищного дикого зверя становясь сытым домашним котом. Я облизываюсь, оставляя на губах кровавые разводы, и снова приникаю к шее мужчины, не обращая внимания на то, что его тело стремительно слабеет в моих руках. В висках ломит от удовольствия, в горле першит от крови, и нельзя ни с чем сравнить удовлетворение поймавшего добычу хищника. Совершенно все равно, насколько хорошей я была, сейчас во мне только голод, только жажда, и утолить их – высшее наслаждение.
Меня оттаскивают. Сильные руки до синяков сжимают мои плечи, а я только отмахиваюсь. В сладкий запах крови вмешивается тонкий аромат виски и женьшеня, он все портит, но это уже не так важно, я уже потеряла контроль. Звук слабо бьющегося в груди жертвы сердца заглушает недовольный голос, сыплющий ругательствами. Боль затмевает почти утоленную уже жажду, и я падаю лицом вниз. Кажется, ссаживаю кожу. Щека горит от хлесткой пощечины. Я прижимаюсь лицом к мокрому холодному асфальту, стараясь унять боль от царапин, боль в деснах, боль где-то в груди… Мараюсь в грязи светлой одеждой и чувствую соленую влагу вперемешку с кровью на губах. Сплевываю остатки крови, не в силах сделать последний глоток, и задыхаюсь от отвращения к самой себе. Кем я стала? Убийцей… Сжимаю кулаки и бессильно колочу ими по шершавой дороге, сбивая костяшки. Голод проходит, оставляя за собой целую палитру эмоций – стыд, презрение, страх, ужас… и странную, ломкую благодарность. За то, что не дал умереть. За то, что не дал перейти черту.
С трудом встаю на колени и трясущимися руками вытираю с лица грязь, кровь и слезы. Не унижаться перед ним. Не показывать, как все хреново. Отстраненно слышу, как он внушает мужчине все забыть и больше никогда не преступать закон. Каким неважным кажется сейчас этот человек. Каким монстром оказываюсь я по сравнению с ним.
- Блять, Беннет, - слышу над самым ухом, и он подхватывает меня под локоть, легким рывком поднимая с земли. – Не хватало еще за тобой трупы подчищать, - он ругается, я понимаю, но в голосе только облегчение.
- Увлеклась, - хрипло выдавливаю я и надсадно смеюсь.
Совсем как сумасшедшая. Смеюсь, представляя, как выгляжу со стороны. Несколько часов назад высокомерно отворачивалась и говорила, что никогда не стану той, кем уже стала. С презрением смотрела на Деймона и отказывалась от его помощи. А теперь вот… вся в крови, чуть не убившая человека, иду с ним по улице, едва переставляя ноги. Как ни странно, чувствуя себя более живой, чем перед смертью. Во всяком случае, есть хоть какие-то эмоции, кроме бескрайней усталости и тупого раздражения.
Небо начинает светлеть. Интересно, оплакивают ли меня друзья? Пришли проверить, преставилась я или нет?
- Рассвет скоро, - бросает Деймон, тоже тревожно глядя на горизонт.
Я не сразу понимаю, что это значит. Когда доходит, горько усмехаюсь. Вот она, обратная сторона бессмертия. Запоздало приходит осознание, что я просто вспыхну, как спичка, потому что в наличии нет ничего, что защитило бы меня от солнца. У меня, по правде, теперь вообще ничего нет. Ни матери, ни дома, ни оправданий… Будущее представляется смутными образами, в которых угадывается смерть и много крови. А еще – темнота. То ли вокруг, то ли во мне.
- Пошевеливайся, Беннет, - голос звучит устало, но я чувствую в нем силу, почти приказ, и понимаю, что восприимчива к нему.
Бессмысленно подчиняюсь, ускоряя шаг, и вспоминаю книги о вампирах, которые читала. Дитя и создатель – всегда подразумевается связь. Сакральная, уже почти мифическая. У меня это всегда вызывало усмешку. В реальности такое дитя, как Деймон, не задумываясь, заколет создателя ради собственной выгоды. Да и к Кэролайн он явно не питает должных чувств. Не хватало теперь еще, чтобы я бегала за ним, как собачонка. Мысли снова путаются от пережитого, от эмоций, от банальной усталости, и я решаю подумать обо всем этом завтра.
Идти недолго - явственно ощущается запах древесины и пыли посреди леса. Запах дома. В нем смешивается все сразу, даже слабо уловимый аромат духов Елены, которые я подарила ей на день рождения. Мысленно чертыхаюсь, помянув Гилберт, и скрещиваю пальцы в безумной надежде, что никого из друзей не окажется в особняке Сальваторе. Будет затруднительно объяснить, почему я все еще жива. И почему одежда в крови, и взгляд безумный.
- Свободная ванная на втором этаже, - сообщает Деймон, толкая тяжелую дубовую дверь.
Я замираю на пороге дома, чувствуя препятствие, но все-таки делаю шаг, ожидая наткнуться на более мощное сопротивление, но дом легко впускает меня. Я как будто своя. Невольно у меня вырывается нервный смешок. Думала ли я пару дней назад, что, обратившись в вампира, стану своей в особняке Сальваторе? Жизнь пошвыряла нас неслабо, и все равно ей мало, нужно еще. Изменить до неузнаваемости нас самих, перевернуть с ног на голову привычный уклад. Незаметно с силой провожу ладонью по лицу, чтобы Деймон не видел. Стереть, стереть с себя эмоции, не дать понять, насколько расшатана психика и как сильно я устала.
Ванная оказывается большой и погруженной в полумрак – высокие окна тщательно зашторены, комнату освещает только один светильник у зеркала. Подходить к зеркалу страшно. Вспоминаю легенды о вампирах и надеюсь, что действительно не смогу отразиться. До тошноты не хочется видеть себя, осунувшуюся и голодную, только что ставшую монстром. Мерзко. Опираюсь о раковину и с трудом заставляю себя поднять взгляд. Лицо бледнее обычного, без румянца, бегающий испуганный взгляд, мазки крови и грязи на щеках, шее, губах... Оставленные асфальтом царапины уже затянулись. Видны размазанные дорожки от слез. Ни клыков, ни страшных вен. Думала, будет хуже. По-прежнему стараюсь не представлять, как выглядела, когда нападала на того парня. Стошнит еще выпитой кровью прямо здесь.
Вода настолько горячая, насколько могу терпеть. Пусть кожа покраснеет и облезет, только бы смыть с себя приторный запах чужой крови. До боли растираю себя ладонями, царапаю ногтями, и все равно преследуют холод асфальта и стойкий металлический привкус. Прижимаюсь к теплой кафельной стене лицом, чувствуя, как по спине текут струйки натурального кипятка. С губ срывается шипение, но боль это хорошо. Отрезвляет, заставляет усталость отступить. Поворачиваю кран, и на секунду сердце перестает биться от обрушившейся сверху ледяной стены. Опускаюсь на колени прямо в душевой кабине и с размаху ударяю себя по щеке, чтобы перестать дрожать. Назад пути нет – долбится в мыслях. Монстр – стала тем, кого клеймила. Мир вдруг перестал делиться на черное и белое, в нем появились полутона. Больше никогда не смогу смотреть на людей только как на людей. Буду видеть добычу, еду, слышать стук сердца и чувствовать запах крови. Больше никогда не смогу смотреть на вампиров только как на монстров. Буду видеть союзников и соперников, таких же, как я сама, тех, кто не всегда может себя контролировать. Сейчас я и сама не уверена, что в следующий раз не убью кого-нибудь. Вспоминаю, как Деймон, ругаясь сквозь зубы, оттаскивал меня от того прохожего, вспоминаю, как поднимал дрожащую с земли. Понимаю, что не убью никого – он не даст. Из-за него я стала вампиром. Он же не позволит мне стать убийцей. Совесть у него вряд ли есть, но отдавать долги он умеет. Собираюсь довериться Деймону Сальваторе. Докатилась.
Напоследок открыв просто теплую воду, принимаюсь смывать с себя обычную грязь мужским шампунем. Судя по ментоловому аромату, Деймона. Пытаюсь найти в себе чувство брезгливости, но оно теряется где-то внутри, между отчаянной усталостью и отвращением к себе. Все еще непривычно, все еще страшно и даже стыдно. Стремительно изменившись, нельзя просто так вычеркнуть прошлое и принять новые правила игры. Со временем я смогу.
Когда стихает шум воды, становится слышен треск дров в камине и едва уловимый звон бутылки о край бокала. Вытираюсь насухо огромным полотенцем и кутаюсь в него же, морщась при виде кучки своей одежды. Неплохо бы ее сжечь. Носить ее я все равно больше не смогу. И не только из-за порванных штанин и въевшихся пятен.
Спускаюсь по лестнице, чувствуя ломоту во всем теле. От обращения, от усталости, от того, как непривычны новые движения. Резкие, порывистые, стоит только подумать, и тело движется, опережая мысли. Хочется освоиться поскорее, найти сильные стороны, научиться контролировать себя, чтобы не выглядеть со стороны хищным зверем.
В гостиной тепло от пляшущего в камине огня, горьковато и пряно пахнет выдержанным виски. Одно из окон открыто, и я вижу, как начинает розоветь горизонт. Обречена я прятаться от солнца или смогу найти выход?..
- Выглядишь гораздо лучше, - Деймон стоит у бара и наполняет виски второй бокал, бесстыдно разглядывая меня совершенно пошлым, откровенным взглядом.
Странно, но смущения нет, только усталое раздражение. Наверное, после смерти смущаться уже нечего.
- Спасибо, - вложив в голос побольше яда, благодарю я и принимаю стакан из его рук. Алкоголь теперь обжигает губы и горло едва ощутимо, почти не ударяя в голову. Сколько же приходится пить Деймону, чтобы почувствовать эффект? Усмехаюсь своим мыслям и с ногами забираюсь в кресло, ничуть не заботясь о том, что полотенце задирается, обнажая бедра. Пусть смотрит, теперь уже плевать. – Где все?
- Скорбят по тебе, наверное, - равнодушно пожимает плечами Сальваторе, присаживаясь рядом на подлокотник.
Я впервые пробую воспользоваться способностями вампира, осознанно и чутко прислушиваюсь к своим ощущениям. На Деймоне шелковая рубашка – ткань характерно скользит, когда он поднимает руку, чтобы сделать глоток. Он холодный, на пару градусов холоднее, чем положено быть человеку. На нем смешивается множество разных запахов: кровь, шампунь из ванной, виски, что-то еще неуловимо пряное, чувствую духи Елены и древесный парфюм Стефана, а еще цитрус – это запах уже моего геля для душа. Сердце у него бьется медленно, очень слабо, пульс едва уловим, наверное, он голоден. Это из того, что можно увидеть, услышать или учуять. Есть еще менее рациональные ощущения. Страх, необъяснимый, молчаливый, засевший где-то в душе с тех пор, как я впервые встретила вампира, и не желающий уходить даже сейчас, когда мы с ним на равных. Стыд – за то, что видел меня разбитой, сломанной, валяющейся на дороге в крови и грязи, а после почти раздетой, отчаянно нуждающейся в защите его дома. Злость, с которой все гораздо проще – за смерть, за обращение, за убийства, за боль… тысячи и тысячи причин, но почему-то злиться я сейчас не способна. А еще благодарность. Он убедил меня ухватиться за эту жизнь, не дал переступить черту. Сдерживающий меня от убийств Деймон Сальваторе – это уже за гранью абсурда…
Тишина кажется уместной. Не напряженной, как у меня дома, а спокойной и неспешной. И голос Деймона странным образом не нарушает ее, а дополняет – хрипловатый шепот возле уха заставляет вздрогнуть, но не от страха или неожиданности, а от щекочущего шею дыхания.
- У меня для тебя подарок.
Я невольно ухмыляюсь в ответ. Сальваторе, делающий подарки… Я думала, на сегодняшнюю ночь безумства закончились. Поставив на стол пустой бокал, неуверенно беру в руки коробочку синего бархата, старинную и явно предназначенную для украшений. Поднимаю крышку и не сдерживаю восхищенного вздоха.
- Когда-то давно я хотел подарить его Кэтрин, - замечает он и одним глотком допивает виски. Улавливаю в голосе тоску и обиду, и мне становится его почти жаль. Сколько он посвятил сначала Пирс, потом Елене? Сколько отдал ради того, чтобы его отшвыривали в сторону ради Стефана? Впрочем, жалость быстро проходит.
- Очень красиво, - хрипло выдавливаю я, вынимая из коробки подвеску.
Немного потемневшая от времени золотая цепочка с красивым плетением и инструктированный жемчугом кулон – небольшой, но совершенно потрясающий. Взвешиваю украшение на ладони, перебираю и нащупываю сзади на кулоне гравировку. До нелепости романтичное и избитое признание в вечной любви, ничего более, но если бы могла, я, наверное, покраснела бы, впервые смутившись за сегодняшнюю ночь. Чувствую себя так, словно влезла во что-то очень личное, настолько интимное, что даже знать об этом стыдно. Кладу подвеску обратно и слишком резко захлопываю крышку.
- Очень любезно с твоей стороны, но мне не нужны подарки, - получается излишне грубо, незаслуженно - понимаю это запоздало, но память услужливо подкидывает причины быть с ним жестокой.
Он едва не убил меня, пил мою кровь, виновен в смерти моей бабушки, он монстр и… я сама теперь монстр. Тоже из-за него.
Вместо того чтобы разозлиться, он лишь гортанно смеется, и злиться начинаю я. Врезать бы ему, чтобы не пытался поддеть меня больше, чтобы понял, что я уже не та школьница, которую он запугивал ради своих целей.
- Дура ты, Беннет, - совершенно беззлобно припечатывает он, но меня странным образом это больше не задевает. – Какой была, такой и осталась, - он обходит кресло и оказывается за моей спиной. Иррациональный страх заставляет меня напрячься и выпрямится, когда холодные ладони опускаются мне на плечи.
– Ты в курсе, что гордыня – смертный грех? – почти ласково интересуется Деймон, но в шепоте слышится что-то недоброе, что-то, чего я раньше не улавливала, но инстинктивно боялась.
- Для меня это уже не актуально, - стараюсь быть пренебрежительной, но пока он стоит за мной, прикасается ко мне и контролирует ситуацию, получается плохо. – Все равно сдохнуть теперь не светит.
- Без этого – очень даже светит, - он сам кладет мне на грудь подвеску, собирает одной рукой влажные после душа волосы, чтобы застегнуть цепочку на шее.
От осторожных прикосновений по телу идет дрожь – страх смешивается с напряжением, и Деймон наверняка чувствует это, стоя непозволительно близко.
- Подвеску закляла от воздействия солнца Эмили Беннет. Кэтрин сбежала до того, как я успел подарить ей ее. Уверен, никто из них не против, что ты будешь ее носить, - в голосе холод и непробиваемая стена равнодушия.
Я понимаю, что на этом откровения сегодняшней ночи окончены. Снова враги, снова друг против друга в одной и той же кровавой игре. Только кое-что смешало нам карты, и теперь у обоих есть козыри в рукавах. Да и играть, похоже, придется сообща против других.
Встаю с кресла и подхожу к окну, подставляясь под солнечные лучи. Не больно и даже не горячо, хотя солнце уже окончательно поднялось над горизонтом.
- Спасибо тебе.
Он не отвечает, и я слышу скрип половиц на лестнице, а после – скрип двери наверху. Я провожу ладонью по шее, пальцами нащупываю подвеску. Черт. Не хочу носить это украшение. Оно не мое, оно предназначалось для другой, в него вложено слишком много такой любви, какой меня никто не любил. Оно доказывает, что у Деймона Сальваторе была душа. И если он хранил несчастную подвеску полтора века, значит, в нем до сих пор что-то есть: чувства, воспоминания, что-то, что не дает ему окончательно перестать быть человеком. Упрямо скриплю зубами. Монстр. Я должна цепляться за свою человечность, а не за его. Вот только, кажется, моя человечность теперь в его руках.

О привычной жизни можно забыть.
Все вокруг кажется чужим и неправильным. Тонкие льняные простыни на широкой кровати в гостевой комнате особняка Сальваторе, высокие окна с плотными бархатными портьерами, зеркала в полный рост в ванной и нежилой затхлый запах. Неправильно было засыпать утром здесь, сжавшись в огромной постели и сдерживая слезы, неправильно просыпаться здесь же, обнаженной и замершей, под крики и ругань, доносившиеся с первого этажа. Тихо выругавшись, сажусь на кровати и прижимаю пальцы к вискам – от выпитого виски голова нещадно болит, все пережитое, раннее пробуждение и шум снизу тоже не прибавляют бодрости. Как глупо было с моей стороны надеяться, что после смерти меня оставят в покое.
Натянув на себя обнаруженный в шкафу халат, на цыпочках выскальзываю из комнаты и, замерев на лестнице, прислушиваюсь к разговору внизу.
- Ты заставил ее! – обвиняюще говорит Елена.
Голос сиплый, сорванный, сразу становится ясно – плакала. Пытаюсь обнаружить в себе хоть какие-нибудь эмоции – жалость, радость… да что угодно уже, кроме раздражения и усталости от бесконечных слез. Деймон как-то говорил, что вампиры могут выключить чувства. Мне бы их включить сейчас…
- Я никого не заставлял, - огрызается Сальваторе, и по его тону ясно, что его тоже до чертиков достало выслушивать истерики Гилберт.
Его просто все достало. Понимающе хмыкнув, начинаю спускаться по лестнице, продолжая слушать разгорающуюся перепалку:
- Она ведь не хотела этого, Деймон, - Стефан, как ни странно, спокоен и не принимает чью-либо сторону, но уверенность его тона заставляет меня поморщиться.
Я сама наверняка не знала, чего хочу. Как выяснилось ближе к рассвету, чертовски хочу жить, цепляться за хоть какое-нибудь существование руками и ногами, держаться, бороться…
- Вы ее спросили? Молча свалили, как только она сказала, что решила умереть, и никто из вас даже не задумался, что ни один здравомыслящий человек не выберет смерть в муках! Хотя - да, вы же ей не сказали, что ее ждет.
Ясно представив разъяренный взгляд, которым Деймон наградил Стефана, останавливаюсь на нижней ступеньке. Успеваю заметить равнодушный кивок Деймона в качестве приветствия, а потом оказываюсь в слишком крепких для хрупкой смертной девушки объятьях Елены. Каштановые волосы лезут в лицо и мешаются перед глазами, от нее одуряюще сладко пахнет кровью, и сердце колотится быстро-быстро. В горле мгновенно становится сухо.
- Бонни, как я рада, что ты цела, - я сдаюсь.
Прижимаю ее к себе в ответ, стараясь отмахнуться от усиливающейся жажды. В чем бы я ее не винила, как бы я не устала от всего того абсурда, который из-за нее начался, она моя подруга, и я готова на многое ради спасения ее жизни. Например, пожертвовать свою. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь не думать о смерти бабушки и обо всем остальном, глядя ей в глаза, но, в конце концов, это не ее вина. Не только ее.
- Да-да, - слабо улыбаюсь я, отстраняясь от нее с невольным облегчением – уж слишком сильно саднит в горле. – Я тоже, знаешь…
- Это он сделал?
Не знаю, что меня задевает больше: покровительственный тон Стефана или то, что он говорит о брате так, словно того здесь нет. Вспоминаю прошедшую ночь, болезненный голод и мужчину, которого едва не убила. Вспоминаю, как Деймон сначала обозвал меня дурой, а потом помог остановиться в самый последний момент. Сложно сказать сейчас, кто из нас это сделал. Кажется, мы вместе.
- Мы не в первом классе, и я не собираюсь тыкать пальцем в того, кто меня обидел, - выходит грубовато и жестко, но сваливать все на Деймона просто подло. – Это было мое решение, и точка.
Все молчат, и эта тишина давит. Я чувствую обжигающие почти ощутимо взгляды и начинаю терять терпение. Они вроде бы не хотели, чтобы я умирала, а теперь разыгрывают трагедию. Снова накатывает усталость. Мало мне личных проблем вроде жилья и всего остального, которые нужно решить как можно скорее, я еще должна утешить всех и каждого и убедить окружающих, что со мной все в порядке. Я распадаюсь на части, моя жизнь рушится, как карточный домик, но, конечно, все в порядке. Всего лишь стала тем, кого ненавижу и презираю, всего лишь умерла – один раз, по сравнению с некоторыми не так уж много. Оставьте меня в покое – стараюсь не закричать в голос прямо сейчас. Оставьте меня в покое – молча глотала я каждый раз, когда ко мне приходили в очередной раз с проблемами. Оставьте меня в покое – просила я друзей перед тем, как запереться в темной комнате собственного дома, чтобы умереть. Начинаю понимать, почему Деймон убедил меня закончить обращение. Мстит, зараза. Хочет, чтобы я еще помучилась на этом свете, а не свалила по-тихому. Оставьте меня в покое – хочется прижать ладони к ушам, как в детстве, чтобы не слышать обвиняющей тишины. Я не виновата! Я хочу жить. Не вините меня за то, что я выбрала этот путь, на котором так легко поскользнутся на крови.
- Есть в этом доме что-нибудь на завтрак? – голос ломкий и как будто не мой.
Что угодно, лишь бы не молчать, не смотреть на их сочувствующие скорбные лица. Никто не умер. Пока.
Деймону, кажется, тоже надоело молчание. В его взгляде нет ни жалости, ни страха, только хищная цепкость и насмешка. Это так привычно, так правильно, и я готова благодарить его за то, что он общается со мной так, как будто ничего не произошло.
- Кровь в подвале, кофе на кухне, бар в твоем распоряжении, - гостеприимно предлагает он.
От него пахнет кровью – не так, как от Елены, а холодной, запекшейся кровью, и сердце стучит ровнее и сильнее, чем вчера. Нашел кого-то утром или воспользовался контейнером? От мыслей жажда усиливается, и на краткий миг я совершенно забываю о Елене и Стефане. Только голод, отдающийся ломотой в висках и сухостью в горле.
- Бонни, если тебе тяжело пить кровь людей… - начинает Стефан, но я, не задумываясь, перебиваю его:
- Никто не умер ради нее, верно? Я не хочу, чтобы меня прикончили Древние, потому что я буду слишком слаба из-за голода.
Только захлопнув за собой ведущую в подвал дверь, я понимаю, что сказала. Прижимаюсь спиной к холодной стене и опускаюсь на пол, скрывая лицо ладонях. Кем я становлюсь, ради всего святого, в кого я превращаюсь… почему больше нет отвращения к себе, куда оно делось за ночь? Почему меня не тошнит от вида контейнеров с кровью, и не противна мысль о том, чтобы питаться, как полагается вампирам? Понимаю, что самое страшное - отсутствие эмоций. Не получается даже заплакать. Сутки не прошли, а я уже потеряла саму себя в крови, жажде и усталости. С ужасом представляю, что будет дальше, какой я стану завтра, через неделю, спустя год? Такой, как Деймон? Нет, пожалуйста, я не хочу. Эмоции приходят, но совсем не те, на которые я рассчитывала. Жалость к себе переполняет меня, захлестывает, я бессмысленно пытаюсь свалить все на перепады настроения после обращения, но сама понимаю, как это глупо. Мне восемнадцать, я жить хочу, а не погрязать в крови. Влюбиться, окончить школу, съездить в Европу… были же мечты, были планы. За что, почему все сломали и отобрали, оставив только бойню, в которой выжить и не свихнуться не представляется возможным? Мы не заслуживаем этого, мы подростки, нам нельзя убивать и умирать ежедневно, это ломает, заставляет опускаться на колени и подыхать от страха. Куда делась моя сила? Почему остались только слабость и навязчивое желание сдаться? А ведь сдалась. Еще вчера, когда поняла, что выпал шанс уйти. Сдалась и ушла бы, если бы не Сальваторе, который первым начал разрушать мою жизнь.
Слезы все-таки ползут по щекам, стекают неприятной теплой влагой по губам и подбородку. Сидеть на бетонном полу холодно… А потом все затуманивается злостью. На всех сразу. На братьев Сальваторе, которых принесло в наш город так не вовремя, на Елену, которая умудрилась влюбиться в вампира, на Кэтрин, из-за которой умерла бабушка, на Древних, которым просто не место в этом мире, потому что они монстры, каких больше нет. На себя – за слабость и потерю контроля. А еще сердце полнится ненавистью к Деймону, и я уже совсем не рада проявившимся эмоциям. Постепенно он забирает все, что у меня есть. Я не могу не бояться его, даже сейчас, когда мы уже не враги. Я лишена магических сил, жизни, а теперь у меня нет присущих людям чувств. Только злоба и страх, боль и отвращение. Как легко винить в этом Деймона… И я виню, с трудом шевелю губами и шепчу в полумрак подвала, как сильно я его ненавижу. Посылаю нахер здравый смысл, которые напоминает, что вообще-то я сама захотела попробовать быть вампиром, что я сама бросилась, не задумавшись, на человека, что я сама сдалась, сама стала жесткой и циничной, потому что смерть – она калечит. Ранит в самые слабые места. Забирает самое лучшее, оставляя бездушных тварей, не способных на искренность и беззаботность.
- Хватит ныть, Беннет, - недовольный голос звучит гулко, как из пещеры. Деймон опускается рядом со мной на пол, держа в руках два пакета с кровью. – Не ты первая, не ты последняя.
Подрагивающими ладонями вытираю со щек слезы. Не унижаться перед ним. Только не перед ним. Я же обещала себе. Деймон понимающе смотрит и протягивает один из пакетов.
- Я винил Стефана и ненавидел его почти век, - надрывая пластиковую упаковку, говорит он, а у меня начинает кружиться голова от резкого запаха крови. – Это просто – валить все свои косяки на кого-то другого и оправдываться тем, что тебя заставили стать такой. Херня все это, Беннет. Когда-нибудь поймешь, что сама себя такой сделала, а исправляться будет уже поздно.
Подношу к лицу пакет и вдыхаю пробирающийся сквозь полиэтилен запах, от которого горло сжимается сухостью, а пальца начинают нервно дрожать. Морщусь, понимая, что похожа на наркоманку, склонившуюся над дозой героина. Вампиры тоже в какой-то степени наркоманы. Только завязать нет ни единого шанса.
Над словами Деймона думать не хочется. Слишком они похожи на правду.
- Ты считаешь, что тебе поздно?
Он склоняет голову и смотрит на меня в упор, так, что мурашки по коже от цепкого, колючего взгляда. Как будто насквозь видит.
- А мы не обо мне говорим. Я знаю, что ты чувствуешь. Ненавидишь меня – ненавидь. Но это не я виноват, что ты больше не та хорошая ведьмочка, Бонни. Это жизнь.
В этот раз отмахнуться не получается. Значит, дешевая трагикомедия не удалась, и с каждым новым действием я все больше похожа на плохую актрису. Если все очевидно, если так заметно, что мне поперек горла и Древние, и вампиры в целом, видно, как я устала и очерствела, то почему никто не говорил мне об этом? Сами изменились или просто верить не хотели, что жизнь из любой благородной и наивной дурочки может сделать порядочную стерву? Теперь уже поздно выяснять.
- Так заметно? – усмехаюсь я, наконец, открывая свой контейнер.
Понимаю – глоток, и рассудок помашет мне ручкой. Самое главное, снова не сорваться и суметь остановиться. Хотя о чем я, успехом будет осознавать, что происходит.
- Мне – да.
Вот так просто. Ему – да. Как будто наблюдал за мной все это время, переживая за душевное состояние и психику. Чувствую себя слишком открытой, слишком доверившейся, словно позволила перейти границу дозволенного. Не позволяла ведь, не подпускала и не хотела, чтобы кто-то знал, как мне хреново, тем более он. А тут выясняется, что все было ясно с самого начала… Смысл теперь прикидываться, что все в порядке? Уже который месяц не в порядке, а мы с глупой настойчивостью пытаемся делать вид, что нас все устраивает, что мы наслаждаемся жизнью. Как можно притворяться, если мы даже не помним, когда последний раз школьные танцы обходились без очередного убийства? Останешься тут милой девочкой с верой в лучшее, как же…
Жажда делает свое дело, и я подношу ко рту пакет. Сравнить со свежей нельзя, зато удается контролировать себя. С непривычки выдвигаются клыки, словно я на охоте, и кровь стекает по губам и подбородку теплыми струйками. Отстранено думаю, как отвратительно это выглядит со стороны, но почему-то меня это не трогает. Не так, как должно было. Просто голод, который нужно утолить, чтобы никто не пострадал. Просто ведьма, которая понимает – играть в хорошую больше не получится, нужно принять новые правила игры.
- Правильно, - сухо одобряет Деймон, поднимаясь, когда оба контейнера опустели.
Без зазрения совести вытираю рукавом чужого халата кровь с лица и встаю вслед за ним. Почему-то я знаю, что именно правильно. Решение не жалеть себя и не винить всех подряд. Пытаться жить дальше, по-новому. Пусть хуже, чем раньше, с болью, усталостью и серым, тусклым взглядом на мир, но все равно неплохо. Самое главное не позволить себе очерстветь окончательно, зацепиться за остатки человечности и протянуть так до окончания этого абсурда.
- Где Елена и Стефан? – вспоминаю я, уже поднимаясь по темной лестнице обратно в холл.
- Свалили, вроде как в школу. Ну, знаешь, они еще иногда туда ходят, - равнодушно пожал плечами Сальваторе, а я только усмехнулась.
Сбежали от необходимости смотреть мне в глаза. Не похоже на них, но выглядела я, когда появилась сегодня, наверное, жутко.
- Дашь позвонить Кэр? – прошу я, вспоминая, что все вещи, включая телефон, одежду и деньги, оставлены в доме отца.
А я теперь туда и зайти-то не могу.
Деймон молчит некоторое время и наливает виски – в два бокала, плеснув в один чуть меньше. Протягивает мне, и я не нахожу в себе сил отказаться. После подвала холодно. Или в душе холодно. Стараюсь не задумываться.
- Она в больнице, Бонни.
Прикусываю губу, а сердце тревожно сжимается. Чтобы это ни было - пожалуйста, не надо. Не нужно еще одной трагедии, и так довольно.
- Что случилось? – едва не говорю – опять.
Потому что в этом городе постоянно что-то случается.
- Билл… погиб, - как удар под дых, и равнодушный счетчик в мыслях – еще минус один человек в этом мире. Вчера мне никто об этом не сказал. Хотели уберечь от грустных новостей напоследок? – С кровью вампира в организме.
С трудом сдерживаю истерический смех. Это опять слишком похоже на дешевую трагикомедию, в которой сюжет хромает, а герои – безбожно фальшивят. Все события кажутся настолько абсурдными и нелепыми, что в них невозможно поверить. Чувства отдают подгнившей наигранностью. Вот только это не спектакль, а наша жизнь.
- Он уже принял решение. Но, подозреваю, не изменит его, как ты.
Последний год – сплошная череда смертей и похорон, так что даже расстроиться нет сил. Мелькает безумная мысль, что если всех в этом городе перебьют, Древние оставят его в покое. Я начну переживать и чувствовать завтра – обещаю себе, где-то глубоко внутри понимая, что буду бежать от эмоций, пока будет такая возможность. Слишком устала.
- Отвезешь меня домой? Вынесешь вещи и деньги на жилье, - когда я говорю, голос предательски дрожит.
Залпом допиваю виски и кутаюсь зябко в халат – теплее вопреки надеждам не становится.
- Брось, Беннет, - морщится Деймон. – Не хватало тебе еще светиться в городе. Живи здесь.
Здесь? В огромном и чужом особняке, который пропитан затхлостью и горьким запахом виски и крови. В доме, где живет он сам, куда водит череду девиц, где не раз убивали людей. Оглядываю вычурную обстановку, высокие окна и потрескивающий в камине огонь. Странно, но теперь, когда я не ведьма и не чувствую холода и зла этого места, здесь почти уютно. Во всяком случае, жить можно. Вспомнив, что кровь хранится тоже именно здесь, послушно киваю. Какая разница, в конце концов. Все и так летит под откос, не так уж важно, где пытаться изображать жизнь. Это все равно не она. Попытка выжить, не более.
- Поехали, - он подхватил с дивана кожаную куртку и направился к выходу.
Непривычно, когда Сальваторе делает одолжения. Непривычно, когда он не язвит и не пытается задеть побольнее. Непривычно, когда я не чувствую к нему презрения. Да и вампиром быть непривычно, стоит признать.
Наплевав на то, что кроме халата на мне ничего нет, иду вслед за ним. Ухмыляюсь, представив, что подумают соседи, когда увидят хорошую девочку Бонни, полуголую, приехавшую утром домой с незнакомым парнем, который по-хозяйски зайдет в дом и вынесет сумки с вещами и книгами. По дороге даю Деймону наставления, объясняя, что и где лежит, а он только закатывает глаза и беззлобно огрызается, называя занудой.
А я прислушиваюсь к себе и не нахожу страха, который заставлял сжиматься вчера. Интересно, причина во мне самой, в том, что я изменилась окончательно, или Деймон сегодня не пытается меня запугать? Не смотрит знакомым хищным взглядом, от которого дрожь по коже, и не опускает голос до вкрадчивого шепота, в котором угрозы больше, чем в любом обещании убить. И не знаю ведь наверняка. Бросаю на него короткий взгляд и не вижу монстра. Просто мужчина. Но нет никакого шанса забыть, каким он может быть, когда захочет, когда ему это нужно, когда срывается и убивает.
- Тебе нужно начать пить вербену, - бросает он, уже притормаживая у моего дома.
- Вербену?
- Вербену, Беннет, - нетерпеливо кивает он, выходя из машины. – Чтобы Древние не могли тебе ничего внушить, и чтобы не попалась на дешевый трюк с этой отравой в чьей-нибудь крови. Тебе это в голову не приходило, так ведь?
Не приходило. Слишком привыкла я к тому, что не подвержена внушению, что нечего бояться… Сталкиваться со слабостями новой сущности неприятно, я чувствую себя уязвимой и беззащитной. Как же много я потеряла после смерти – внутреннюю силу, которая больше не чувствуется в кончиках пальцев, связь с природой, словно бы часть себя. Ту часть, которая диктовала правильные поступки, ту часть, из-за которой я старалась быть лучше, потому что ведьмы должны быть на стороне добра. Глупости это – понимаю сейчас. Нет ничьих сторон, кроме своей и своих близких, и уж тем более нет добра и зла, жизнь не сказка, и нельзя просто выбрать себе врагов и друзей.
Выхожу из машины и, недолго думая, сажусь прямо на нагретый солнцем газон. Колени и ладони едва ощутимо щекочут травинки, но нет… чего-то. Ощущения единства с землей. Вспоминаю, как под моим взглядом распускались розы, и бессилие накатывает волнами. Осознание того, что я для мира чужеродна, всего лишь живой мертвец, придавливает и угнетает. Это не только я ненавижу вампиров. Их ненавидит природа, они лишние, ненужные, они порождения смерти, не пригодны для жизни, она их отторгает, как может: солнцем, вербеной, жаждой… а они находят все новые способы остаться. Стискиваю зубы и, не сдержавшись, вырываю из земли клочок травы. Хочется кричать от несправедливости. Это же я. Я! Мне дана была сила – не после смерти, а при рождении. Сила была в моей крови, в сердце, я чувствовала ее, глядя на огонь и поднимая ветер. А теперь – давящая пустота внутри, словно гниющая дыра. И нельзя в полной мере ощутить тепло, нельзя насладиться ничем, кроме крови. Неполноценная жизнь, лишь замена ей – фальшивая и искусственная.
- Эй, ты чего разлеглась-то? – чувствую слабый тычок под ребра и совершенно инстинктивно хватаю тянущуюся ко мне руку. Дергаю на себя, и Деймон падает рядом со мной на траву. – Блять, Бонни, совсем уже, что ли, - он легко перекатывается на спину и с силой сжимает мне запястья, удерживая над собой, не позволяя отстраниться.
Глаза у него сегодня голубые, без серого, и я не вижу в них злости, только искорки веселья.
- Я случайно, - оправдываюсь неловко и пытаюсь сесть, но он зажимает меня еще сильнее.
Откуда-то вновь появляется страх. Словно был все это время внутри, сжавшись в душе в незаметный комочек, и ждал подходящего момента, чтобы проявится. Момент подходящий. Улица пуста, а я лежу на вампире, безуспешно пытаясь вырваться, халат почти распахнут, и кожей бедер я больно царапаюсь о пряжку ремня. Паника подкатывает к горлу тошнотой, и я не успеваю ее подавить – Деймон замечает. Смеется и отпускает меня так резко, что я неуклюже скатываюсь с него и ощутимо ударяюсь головой о землю. Понимаю, что это лишь издевка, проверка, попытка застать врасплох и убедиться, что теперь он – хозяин положения, теперь он сильнее, а я без магии ничего не могу.
- Не делай так больше, - хрипло прошу я, поднимаясь.
Следовало бы разозлиться и высказать все нелестные эпитеты, которыми я наградила его мысленно, но сил нет. Хватило мне детских перепалок и глупых споров с Сальваторе в прошлой жизни.
- Но ты боишься меня, верно? – он довольно ухмыляется, а я старательно пытаюсь не ударить его, чтобы стереть с губ улыбку.
- Чего мне тебя боятся? Еще раз убьешь? – да, боюсь.
Это глупо, но, черт, как же неуютно становится каждый раз, когда он смотрит на меня вот так – внимательно и долго, словно стараясь выучить наизусть. Он делает вид, что верит, и я отчасти ему благодарна за это. Показывать еще одну свою слабость после вчерашнего совершенно не хочется.
До особняка едем в молчании. Я даже не смотрю, что лежит в сумках на заднем сидении, слишком все равно, слишком подавлена и потерей сил, и все еще отдающим в сердце страхом. Хочется отложить все на потом – переезд, объяснение с Еленой, Деймона, Древних, хочется отложить на потом еще несколько лет жизни. Однако это не так уж просто, и сейчас пока рано быть слабой, слабость тоже нужно отложить на потом. И я, все так же молча, стараясь не обращать на Деймона внимания, забираю сумки из машины и, поднявшись в теперь уже свою комнату, принимаюсь с легкой тоской разбирать их. Вдыхая родной, знакомый запах дома, с грустью и горечью понимаю, что туда мне теперь путь заказан. Руки механически раскладывают вещи по полкам, на прикроватную тумбочку ложатся книги и косметика, и мыслей нет, потому что если задуматься о происходящем – станет больно. Отстранено вспоминаю, что нужно поблагодарить Деймона за то, что взял только нужное, то, что я просила, не забыв разные мелочи и даже мои духи с экстрактом грейпфрута. Расправляю дно сумки, чтобы убрать ее в шкаф, когда пальцы натыкаются на твердый переплет. Книга большая, тяжелая и очень старая, похожа на мой собственный гримуар, только обложка черная с красным узором, название на незнакомом мне языке, даже отдаленно не напоминающем латынь. Книгу я видела и раньше в бабушкиной библиотеке, но не обращала на нее внимания. Открыв ее, с удовольствием ощущаю знакомую гладь пергамента подушечками пальцев и запах пыли и бумажных страниц. А потом вчитываюсь в первые строчки и замираю в ужасе.
- Зачем ты приволок это сюда?! – гримуар с грохотом опускается на журнальный столик, и Деймон вздрагивает от неожиданности.
А потом смотрит на меня совершенно неправильным взглядом, и я против воли делаю шаг назад, скрестив руки на груди в защитном жесте. Все гневные слова, которые я собиралась сказать, мгновенно забываются, и я на краткий миг ощущаю себя маленькой глупой девчонкой, которая ничего не понимает в планах взрослых, но все равно лезет. Сальваторе устало прижимает пальцы к вискам.
- Я так и знал, что тебе это не понравится, - вздыхает он, и в этот раз мне удается не обратить внимания на отчаяние в его голосе.
Снова вспыхивает злость, а еще страх, но уже не перед самим Деймоном, а перед тем, что он предлагает. Глупо чувствовать обиду, но, черт, неужели он правда думал, что я на это пойду?
- Конечно, не понравится! – я даже не пытаюсь кричать, голос дрожит и срывается. – Это темная магия, Деймон. Даже будь я человеком, ни одна ведьма с той стороны не согласилась бы мне помогать с этим. А теперь у меня вообще нет сил, я мертва, Сальваторе, и все благодаря тебе!
Прерываюсь, чтобы сделать ненужный вдох, и собираюсь сказать еще много всякого – о том, какой он идиот, о том, что я никогда не соглашусь на подобное, о том, что я, черт возьми, просто не способна теперь на магию – совсем, ни на какую...
- А там разве сказано, что нужны силы живых?
Его вопрос сбивает меня с толку. Я захлебываюсь своими словами, забывая, что хотела сказать, теряясь в своей злости, в обиде и непонимании. А потом я нахожу ответ. Такой очевидный, что я несдержанно обзываю себя дурой, когда до меня, наконец, доходит. Ведьмы черпают силы из живого, а вампиры мертвы. Но у мертвых тоже есть сила, это доказывают их скорость, их мощь, их бессмертие… вот только сила эта настолько темная, настолько страшная, настолько неконтролируемая и кровожадная, что с легкостью убьет или подчинит себе разум того, кто рискнет ею воспользоваться. И именно это предлагает мне Деймон.

Раздражение постепенно становится все более привычным чувством.
Я с трудом сдерживаю циничные замечания и нецензурные доводы в свою пользу, да и то только потому, что категорически не желаю становиться похожей на Деймона. Впрочем, сегодня он вопреки обыкновению молчит и слушает, не предпринимая никаких попыток встать на мою сторону, хотя идея с темной магией изначально была его.
Прикончив еще один бокал виски под осуждающим взглядом Елены, наполняю новый и мрачно оглядываю собравшихся. Единственное, что мне казалось правильным в происходящем последний год абсурде, - это поддержка. Дружеская поддержка, за которую мы цеплялись, которую мы ценили, ради которой сражались, которая объединяла нас и оберегала от неверных решений. Но на какой хрен мне сдалась эта их поддержка сейчас, когда я собираюсь рискнуть собой, чтобы спасти всех остальных, и это только мой выбор? Где они были раньше, когда я глупо и высокомерно умирала, отказавшись от обращения, отказавшись от них всех?
- Бонни, ты не можешь так рисковать собой, - голос Гилберт тихий, умоляющий, и раньше я, наверное, прислушалась бы, но теперь…
Теперь слишком многое стоит на кону, теперь я так устала, что мне плевать на риск, если есть шанс выпутаться из этой паутины страха, боли и потерь, в которую мы попали.
- Господи, Елена! – прежде, чем успеваю огрызнуться я, вмешивается Деймон.
Я смутно чувствую облегчение и уверенность – вместе мы сможем убедить их. А не сможем, так просто сделаем то, что нужно. Совсем как тогда, когда подстроили мою смерть. Наверное, именно в тот раз мы впервые действительно сотрудничали. Тогда я поняла, что в некоторых вещах Сальваторе можно доверять, и что на него можно положиться. Только вот сейчас моя смерть будет настоящей.
– В этот раз речь идет не только о твоей жизни, - продолжает вампир. - Хватит уже решать за других, а? Если так хочешь помочь – обращайся в вампира и делай то, что собирается сделать Беннет.
Приходится спрятать горькую ухмылку. Храбрая и благородная Елена никогда не решится на подобное. Она может необдуманно и спонтанно рискнуть своей жизнью ради других – запросто. Но идти на сознательную и долгую гибель, да еще и с обращением… топить собственный разум во мраке потусторонних сил, цепляясь за оставшиеся секунды жизни только для того, чтобы закончить ритуал… я сама сомневаюсь, что была в здравом уме, когда согласилась на это.
- Рано меня хоронить, - устало бросаю я, не давая высказаться подобравшемуся Стефану – явно ведь встанет на сторону Елены. – Мы даже не знаем, найдется ли подходящий ритуал. Убить пять Древних вампиров разом – не уверена, что в темной магии есть способ сделать это.
На этом их аргументы заканчиваются. И, правда, от чего они пытаются меня уберечь? От того, чтобы прочесть пару книжек? Правда, вряд ли они знают, что такой ритуал точно есть. Записанный где-нибудь на самой последней странице выцветшими чернилами, сохраненный какой-нибудь старой ведьмой, тщательно-скрываемый от Древних. Созданный, велика вероятность, самой Эстер.
Чувствую, как ладонь накрывают пальцы Кэролайн, и поднимаю взгляд. Она молчала почти весь вечер, задала лишь пару вопросов о том, насколько опасным для меня будет ритуал. Стоит быть за это благодарной: за ее молчаливую искреннюю тревогу, за уважение и принятие моего решения, за искусанные в волнении губы и понимание. Слабо улыбаюсь в ответ и легонько сжимаю холодные пальчики. Становится стыдно за то, что когда-то не могла принять ее сущность. Теперь вот самая такая же…
- Идите домой, - поднимаясь с дивана, говорит Деймон, и я понимаю, что рада этому – пусть все уйдут, пусть дадут мне возможность побыть одной, обдумать еще раз, на что я собираюсь пойти. – Сегодня с Беннет точно ничего не случится.
Елена собирается что-то сказать, но ее останавливают холодный взгляд и пропитанный ядом голос:
- Обещаю, никто не умрет.
Она давится словами и молча натягивает куртку. Мне ее жаль – слишком много выпало на ее долю, и если я и Кэролайн смогли справиться с тем, что досталось нам, то она не может. Все еще девочка, так и не повзрослевшая за последний год, испуганная и несчастная, концентрирующая весь мир на себе и своих страданиях, она тяжело переживает каждую мелочь. Я уже давно не обращаю внимания на мелочи – как показывается практика, жизнь слишком коротка, чтобы на них размениваться.
Обнимаю ее порывисто, вдыхаю сладкий запах духов и кожи и отстраняюсь, услышав ровный и сильный стук сердца. Запретный и манящий ритм. От осознания того, что я теперь опасна даже для Елены, становится горько.
- Пока, - коротко целует она меня в щеку. Теплая. А мне вот холодно, несмотря на камин и виски. – Завтра увидимся, - кивает она остальным, направляясь к двери.
Я едва не обещаю прийти в школу, но вовремя одергиваю себя. Мне нельзя в школу – Деймон запретил, сказав, что я все еще могу сорваться. Надо признать, это едва ли не первый раз, когда я с ним полностью согласна. Даже на Елену трудно смотреть, не чувствуя жажды.
- Обязательно, - улыбка выходит, наверное, не очень искренней, но я слишком устала, чтобы изображать что-то.
- Я отвезу тебя, - поднимается с кресла Стефан, а я отстраненно отмечаю, что парочка, кажется, пытается помириться.
Бросаю внимательный взгляд на Деймона – он равнодушно смотрит вслед брату, но видно, что скулы сведены в напряжении и, кажется, взгляд потемнел. Неисправим. Неужели ему нравится страдать по девушкам брата?
- Я еще задержусь, - бросает вслед друзьям Кэролайн, и я напрягаюсь – совершенно не готова к разговору, о чем бы он ни был.
- Пойду, поищу в библиотеке нужные книги, - проявив совершенно неуместные понимание и тактичность, заявляет Деймон и смывается из гостиной, оставив меня наедине со слишком проницательным взглядом и натянутой улыбкой.
Давно не видела Кэр такой – серьезной, встревоженной, молчаливой и сосредоточенной. Даже ее все случившееся изменило до неузнаваемости, выжгло из нее бесконечный оптимизм и беспечность, оставив только искусственный налет радости и вымученную улыбку.
Мы сидим молча. Очень близко – я слышу ее прерывистое дыхание и чувствую едва уловимый запах вишни с примесью крови. Молчание становится неловким, затянутым, а я не знаю, с чего начинать, что говорить, как вести себя. На ум не к месту приходят извинения за прошлое отношение к ней и ее обращению. Какая теперь разница? Я знаю Кэролайн, она давно меня простила.
- Как твой отец? – вопрос против воли срывается с губ, и слишком поздно я понимаю, насколько неправильно было сейчас спрашивать об этом.
Только не сейчас, когда я выбрала жизнь.
Кэролайн улыбается, и в кривоватой улыбке столько горечи, столько взрослого отчаяния, что мне становится страшно – когда мы успели стать такими? Мы же были детьми еще год назад, и самой большой проблемой было отсутствие спутника для выпускного вечера. Теперь мы учимся выживать, и принимаем слишком сложные для нас решения. И это неправильно до абсурда. Руки невольно сжимаются в кулаки, ярость захлестывает волнами, и странно-холодное, решительное желание лично вырвать сердца тем, из-за кого наша жизнь стала такой, заполняет меня. Ненависть уже не к вампирам в целом, но к вполне конкретным убийцам, которые пришли в наш город и сломали нас, становится такой сильной, что я уже даже не удивляюсь, что способна на нее. Да, способна. Ради своих близких я способна на что угодно.
- Принял решение, - голос Кэролайн звучит тихо и надломлено, но мне он кажется самым громким криком безысходности в мире.
Порывисто прижимаю подругу к себе, слышу, как учащается ее сердцебиение, и тело начинает вздрагивать от плача. Никто в мире не заслуживает того, чтобы вот так терять родных – а мы все потеряли.
- Бонни, мне страшно, - шепчет она, уткнувшись лицом мне в плечо, а я растерянно глажу ее по волосам и спине, не в силах заплакать – только комок в горле стоит и руки трясутся. – Это уже целая война, и мы в ней проигрываем.
- Мне тоже страшно, Кэр, - признаюсь я, и только когда слова прозвучали, понимаю – да, действительно страшно. Не проснуться однажды утром, найти мертвыми оставшихся близких и друзей, увидеть на улице растерзанное тело какого-нибудь незнакомца, которого убьют просто так. Я понимаю, что не хочу жить в мире, где жить страшнее, чем умирать. – Но мы справимся, слышишь? Мы не проиграем.
- Потому что ты умрешь ради этого? – Кэр отстраняется, на ее лице уже нет следов слез. Только отражение безумства в глазах. Кажется, вот-вот с бледных губ сорвется хриплый истерический смех. – А кто еще потом? Сколько еще нужно, чтобы эти твари исчезли?
- Не так много, как ты думаешь: всего лишь еще одна жертва – моя.
Гулко стучит в висках. Словно необходимость принять решение прямо сейчас давит на меня всей своей тяжестью, не позволяет вдохнуть.
- Твоя жизнь – это очень много, Бонни, - тихо говорит Кэролайн, и я остро ощущаю, что меня будет ей не хватать.
Это будет не чувство вины, не отчаяние и не сожаление. Я знаю это ощущение – как будто часть жизни просто вырвали, не спросив. И потом привыкаешь к ее отсутствию, учишься жить без этого, но все равно чего-то не хватает.
- Спасибо, - удается хрипло выдавить мне, а когда Кэр резко встает со своего места, становится почему-то холоднее.
- Хочу побыть с отцом последние часы.
Я не буду утешать ее. Не имею право. Знаю слишком хорошо, что, когда утешают, - гораздо больнее.
- Позвони, - прошу я, и мы обе эхом слышим несказанное окончание фразы: «когда все закончится».
Она кивает и суетливо собирает сумку, куртку и телефон. Я слышу натужный скрип тяжелой двери и цокот каблуков по вымощенной бетонной плиткой дорожке, чуть позже – урчание мотора и визг шин. Продолжаю сидеть, бессмысленно пялясь в стену, словно на ней может появиться решение всех проблем – например, ритуал, который уничтожит Древних.
- Хватит сырость разводить, - он появляется тихо и неожиданно, кажется ярким пятном сегодняшним тусклым вечером, потому что пока он единственный, кто не отчаивается.
Или хотя бы не показывает этого.
- Я не плачу, - честно, в какой-то мере.
Слез и правда нет, но лучше бы я поплакала - возможно, с груди спала бы тяжесть.
- Нашел в библиотеке столько книг о темной магии, что мы запросто напишем за ночь диссертацию по некромантии, - он легко переводит тему, не позволяя мне зацикливаться на себе, своем отчаянии, и я благодарна – какая-либо, пусть даже бесполезная, деятельность поможет отвлечься от анализа происходящего, который наверняка приведет к неутешительным выводам.
- Боюсь, то, что мы хотим попробовать, не тянет на обычный уровень некромантии, - усмехаюсь я, с интересом забирая первую книгу из принесенной Деймоном стопки. Книга тяжелая, но вовсе не от количества страниц. Слишком много силы, темной силы. – Почему ты сказал всем, что Древних можно убить только ценой моей жизни? – я не стала говорить друзьям, что, возможно, есть способ, который обойдется нам дешевле, потому что сама не уверена, что такой найдется.
Искреннее сожаление в голосе Деймона, когда он сообщал новости остальным, заинтересовало меня – он такой хороший актер, или ему будет жаль, если я избавлю их всех от проблем подобным образом?
- Людей всегда нужно готовить к самому худшему, - пожал плечами Сальваторе, ухватив себе книгу потоньше. – А мы уже сделаем все, чтобы это худшее не случилось, поняла?
Я не чувствую фальши. Странно, но ее нет ни в жестах, ни в голосе, ни в уверенном взгляде. Бескомпромиссный. Не удержавшись, фыркаю и опускаюсь в ближайшее кресло с гримуаром в руках. Пусть думает, что хочет, но в магии я разбираюсь лучше – шанса найти безопасный ритуал практически нет. Темная магия не работает без платы, без жертв, и с особой охотой она прибирает к рукам тех, кто рискнул ею воспользоваться. Но попытаться все равно стоит…
Через несколько часов от виски и кофе нещадно болит голова, и глаза уже начинают слезиться от количества прочитанного при слабом свете лампы текста. Шрифт мелкий и неразборчивый, написано на нескольких языках сразу, так что я понимаю едва ли половину, но этого достаточно, чтобы душу леденил священный ужас. Наверное, язычники так же боялись гнева своих богов. Отступить, сбежать, спрятаться, выказать уважение и никогда не прикасаться… инстинкты буквально вопят отбросить книги и записи и держаться впредь подальше от неограниченной ничем силы. А я упрямо продолжаю читать, пытаясь найти лазейку, - способ прибегнуть к помощи этой силы, не пробудив ее саму. С каждым подчеркнутым нужным предложением, с каждым пропущенным абзацем, с каждым прошедшим часом я понимаю – бесполезно. Нельзя, просто нельзя развести этот огонь, не обжегшись. Даже пробовать не стоит, поплачусь не только жизнью. Возможно, не только своей. Но продолжаю сидеть и пролистывать одну книгу за другой. Убиваю время, бессовестно пользуюсь возможностью не задумываться о том, что происходит, что я вообще делаю. Собираюсь переступить личную грань. Ту, которая похожа была на выстроенную в душе стену, была гораздо сильнее решения не быть вампиром. Нарушаю собственные табу снова и снова. Стать вампиром, а потом почти сразу – темной ведьмой? Не слишком ли много для двух дней, Беннет? Не слишком радикальные изменения? Усмехаюсь своим мыслям. Отстраненно думаю – бабушка бы не одобрила. Но на кону многое, а я чертовски хочу покончить с этим и, желательно, выжить. Поэтому снова углубляюсь в чтение.
- Вот блять! – несдержанное ругательство заставляет меня оторваться от описания пыток, которым подвергали в древности темных ведьм, и посмотреть на Деймона.
Тот, сидя на полу, глушит виски и вместе со мной перерывает груду принесенных нами из дома бабушки и дома Мартинов книг по темному колдовству. За окном уже давно ночь, а информации о вампирах, которые нашли способ пользоваться магией и остались после этого в живых, также мало, как на закате. Почти нет, откровенно говоря.
- Что там? – устало спрашиваю я, уже не особо надеясь на что-то стоящее.
- У нас проблемы, - подталкивая свое чтиво поближе ко мне, сообщает Сальваторе, и у меня вырывается нервный смешок.
- Когда их не было? – вопрос виснет в воздухе, оставшись без ответа, и напряженная тишина нарушается только треском дров в камине и слабым стуком наших сердец.
Текст написан на старом английском, и читается трудно, я вязну в словах и непривычной манере речи, застреваю на предложениях и отказываюсь признавать написанное, когда до меня доходит смысл.
- Думаешь, правда? – усталость отпускает, словно признав, что с тревогой и леденящим страхом ей сегодня тягаться бессмысленно.
Желание махнуть на все рукой и просто пойти спать тоже куда-то исчезает. От волнения потеют ладони, и я вдруг понимаю, как отчаянно хочу жить. Плевать как, пусть даже будучи вампиром, но жить.
- Боюсь, что да. То, что для нас невыгодно, всегда оказывается правдой, - и это начинает всерьез надоедать – додумываю я и устало сползаю с кресла на пол.
С наслаждением выпрямив затекшие ноги, тянусь всем телом к камину – пусть станет тепло. Хоть чуточку. Пусть страх отступит, и станет спокойнее. Все ради этого. Но мне по-прежнему холодно и очень страшно.
- Думаешь, это задумано природой? – вдруг спрашивает Деймон и ложится рядом.
Его близость в этот момент не пугает. Дает уверенность. Я не одна, хоть кто-то вместе со мной пытается разгрести дерьмо, в которое мы дружно вляпались.
- Вампиры вообще не имеют никакого отношения к природе. Скорее всего, это Эстер, осознав, кем стали ее дети, придумала запасной план. Рассчитывала, что если будут еще монстры, она сможет убить их легко и просто: прикончив того, кто начал линию.
Деймон фыркает и устраивается поудобнее, положив голову на стопку пролистанных уже книг. Я чувствую на себе его изучающий взгляд и даже слышу прерывистое дыхание.
- Сейчас все Древние связаны, - задумчиво говорит он, продолжая внимательно смотреть на меня. К чему он ведет, ясно сразу, но я не перебиваю, хочу знать, как он это скажет. – Убить одного – и всех вампиров разом не станет. Твоя голубая мечта, а, Беннет?
Вот, значит, как. Не лучшего же он мнения о моих человеческих качествах. Впрочем, прекрасно понимаю, что еще неделю назад сделала бы это. Было бы тяжело и трудно, я бы сама не смогла простить себя – за Кэролайн и, наверное, Стефана, но теперь все не так, как неделю назад. Теперь я не человек, и мои нынешние качества оставляют желать лучшего.
- Я вообще-то теперь сама вампир, Деймон. И я чертовски не хочу умирать, - рывком поднимаюсь на ноги и беру упавшую с кресла книгу о пытках темных ведьм. - Так что придется сделать все, чтобы вытащить свою, а, значит, заодно и твою задницу из этой передряги. Вставай, там еще две стопки осталось.
Сальваторе бурчит что-то едва слышно, перемещаясь обратно на диван, и снова начинает шуршать страницами.
- А если мы ничего не найдем? – вяло интересует он спустя еще пару томов.
- Будем думать, - феерическая чушь.
Того, что мы уже нашли, более чем достаточно, чтобы понять, какой херовый у нас план. Хотя плана как такового вообще нет. Зато есть гарантия того, что я свихнусь или в лучшем случае очень быстро и без мучений скончаюсь, попытавшись провести какой-нибудь из нужных нам ритуалов. Это не мешает мне с упорством продолжать выискивать эти самые ритуалы в книгах.
Проходит еще несколько часов, прежде чем небо начинает светлеть. Сдавшийся незадолго до рассвета Деймон спит, свесив левую руку со своего ложа, а я, каждые пять минут потирая красные глаза, пролистываю книги, кажется, уже по второму кругу.
Уже начинает светать, когда я наливаю себе виски на два пальца и, прихватив один из гримуаров, устраиваюсь на широком подоконнике в гостиной. Стекло окна прохладное, и я с радостью прижимаюсь к нему раскрасневшимся от жара камина и выпитого виски лицом. Самый подходящий для нашей ситуации ритуал довольно прост, и умещается всего на одной странице книги, лежащей у меня на коленях. Еще раз перечитываю, беззвучно шевеля губами, вожу пальцами по неровным строчкам, пытаюсь найти выход и чувствую, что все больше застреваю в дурацком лабиринте, из которого нет выхода. И заклинания простого и невинного тоже нет. По большому счету я знала это, когда увидела в чемодане книгу. Темной силе придется заплатить – всего одну жизнь, это не так много, чтобы ни говорила Кэролайн. Вот только этот ритуал не требует жертв – ни одной. Ни жизни, ни крови, ничего. Я знаю, насколько прост расчет – любая ведьма повелась бы на его простоту, если бы решилась воспользоваться. Начала бы читать заклинание, и с каждым произнесенным ею словом она все больше стала бы подчиняться влиянию. Такие даже с ума не сходят – просто перестают контролировать свое тело. Осознают происходящее, но действуют по приказам умерших, которые звучат в голове. Невольно содрогаюсь от страха и отвращения. Лучше умереть, чем жить так. Я знаю, что смогу. У меня хватит сил дочитать до конца, потому что я уже не ведьма, и не так подвержена влиянию. А потом – вогнать кол себе в сердце.
Книга падает на пол, а я сильнее вжимаюсь щекой в стекло. Я уже принимала решение умереть, это не так страшно, как кажется. Тогда я сходила с ума от ожидания. В этот раз ждать не придется.

Смерть становится слишком привычной.
Ее оскал, который я вижу во снах, - кривой, со стекающей по подбородку кровью, с неровными зубами и приторным запахом гнили изо рта становится повседневностью. Я теперь умею усмехаться и скалиться в ответ, потому что уже давно не имеет смысла плакать и опускаться на колени перед этой сукой. Почему-то сегодня в груди особенно щемит – может быть потому, что этот человек оказался сильнее меня, не поддался искушению, остался верен себе и своим принципам. И теперь на его могиле стоят и пустым взглядом смотрят на надгробие его любимый человек, бывшая жена и единственная дочь.
Никто не плачет. Не время и не место, все слезы выплаканы были еще тогда, когда он принял решение, а теперь уже поздно. У Лиз Форбс блестят глаза и мелко-мелко трясутся руки, удары сердца гулкие, и как будто эхо раздается в пустой грудной клетке. Я ей немного завидую – она знает лишь часть того, что происходит, и еще верит, что можно бороться. У меня уже опускаются руки.
- Он хотел доказать, что каждый может побороть свою сущность, - прокашлявшись, едва слышно произносит Кэр, и ее голос дрожит. – Мне кажется, он доказал, - она не сдерживается – тихонько всхлипывает и прижимает ладонь ко рту, словно пытаясь затолкать лживые слова обратно, потому что знает – ни черта он не доказал.
Просто не захотел быть монстром.
К могиле подхожу последней, кладу поверх цветов кроваво-красную розу и некоторое время бездумно пялюсь на памятник. Остро ощущается желание жить. Цепляться за жизнь, вгрызаться в нее зубами и ногтями, только не умирать. Несмотря на усталость, отчаяние и боль, жить хочется.
Он рядом. Он всегда рядом, просто старается быть незаметным. Слышу его дыхание где-то поблизости и, закрыв глаза, представляю знакомое выражение на его лице – смесь показного равнодушие со странным, неестественным для него сожалением. Поднимаю голову и замечаю в нескольких метрах от могилы темный силуэт. Горько усмехаюсь, глядя на него, прекрасно зная, что он увидит. Еще одна смерть, Деймон. Когда же нам с тобой выпадет этот джек-пот?
Церемония заканчивается тихо и быстро. От кладбища Мистик-Фоллс, на котором оставлено уже слишком многое, отъезжают всего три машины, а я стараюсь не смотреть в зеркало заднего вида – в горле стоит ком.
В особняке Сальваторе темно и пусто, и мы, трое мертвецов, ничем не разбавляем эту пустоту. Странно, я чувствую себя как дома в этом месте, и это немного пугает. Принимаю протянутый Деймоном виски и, переглянувшись с братьями, молча выпиваю в память о хорошем, в общем-то, человеке - Билле Форбсе.
Стефан присаживается на подлокотник кресла напротив и выразительно на меня смотрит. Он лучше – видится в понимающем взгляде зеленых глаз. Он лучше – подсказывают инстинкты вампира и подсказывала интуиция ведьмы. Он лучше, но он – не помощник мне. Слишком хороший Стефан, который не рискует жизнями других, только своей. Слишком любящий Елену, чтобы позволить еще одному близкому ей человеку умереть. В этой партии нужен кто-то другой. Тот, чей обжигающий взгляд я сейчас чувствую спиной и перед кем сжимаюсь от страха, несмотря ни на что.
- Бонни, ты все еще хочешь это сделать? – едва не переспрашиваю – что именно.
Зачем, зачем мне все вокруг об этом напоминают? И так невыносимо трудно. Нет, я не хочу это сделать, я вынуждена, жизнь загнала меня в тупик, выбраться из которого можно только подорвав себя на мине. Шансы сдохнуть стремятся к бесконечности, а шансы выкарабкаться – к нулю.
- Да, я нашла способ, - слова застревают в горле, их хочется выкашлять, выхаркать, сплюнуть, чтобы они не мешали дышать. Способ, о котором пока никто не знает. Способ, который находится где-то за гранью моего представления о темной магии. Единственно-верный. – Возможно, я даже останусь в живых, - ухмылка выходит кривоватой, но довольно искренней.
И правда – возможно. Только это будет не жизнь.
Вампира, рискнувшего коснутся столь темной силы, силы тысячи мертвых, ждет наказание. Очень простое в своей изощренной жестокости. Силы придавят вампира, его разум, его эмоции, проберутся в сердце холодными щупальцами, захватят тело и мысли, получив то, чего не имеют уже много веков, - тепло живого в какой-то степени тела. Вампир станет орудием всех тех, кто когда-то погиб в этом мире, и каждой из этих темных душ есть, кому отомстить. Хреновая перспектива, в сравнении с которой смерть кажется помилованием. И я до одури этого боюсь. Никто не должен об этом знать – они не рискнут. Они не смогут решиться, понимая, что им, скорее всего, придется добить меня после ритуала, если я смогу выдержать до конца и не сломаться от переизбытка силы. Они струсят. Они всегда трусят.
- Что для этого нужно? – я благодарна ему.
За то, что не просит меня бросить эту затею, обезопасить себя, а лишь сухо и деловито уточняет детали. В этом весь Деймон.
- Один из Древних – они по-прежнему связаны, поэтому, проведя ритуал на одном, мы избавимся ото всех, - как легко выносить приговоры.
Какой ничтожной кажется мне их смерть, теперь, когда я сама вернулась с того света. Куда-то делась яростная ненависть к ним, осталась холодная и вымученная решимость – покончить бы уже со всем этим.
- Ребекка? – равнодушно предлагает Деймон, и я кожей ощущаю, насколько его состояние схоже с моим, и горечь на моих губах – от его слов.
Чувствую, как рядом напрягается Стефан. Ему тяжело разделить мое решение, тяжело убивать тех, с кем он был близок когда-то, в кровавом, темном прошлом, особенно – Ребекку. Он сглатывает и сжимает пальцы так сильно, что, кажется, бокал с виски вот-вот треснет в его руках. Мне жаль его, но выхода нет. Придется выбирать, Стефан - либо выжить, либо остаться благочестивыми до конца. Вот только последнее уже никому из нас не светит.
- Сойдет.
- А если она когда-то обратила Роуз? – что-то новое в голосе Деймона – тревога.
Страшно за себя, да, Сальваторе? Мне тоже. До дрожи. Только причин у меня больше.
- Мы никого не убьем, - отставив в сторону бокал, подхожу к столу и открываю на нужной странице книгу. Выцветшие строки почему-то кажутся яркими, словно кровью выведенными на белоснежной бумаге, режут глаза и безумно хочется отвернуться, не смотреть, не думать. – Этот ритуал сделает с ними то же, что сделали кинжалы. Обезвредит. Воспользуемся гробами Клауса и запечатаем их всех в какой-нибудь гробнице.
- А если их кто-нибудь найдет и освободит? – Стефан оказывается рядом в одно мгновение и смотрит в гремуар через мое плечо.
От него пахнет Еленой – пряно и тепло, живым человеком. Чувствую жажду и слабую, похожую на отголосок прежней способности испытывать эмоции, радость за них. Видно по спокойным лицам и внимательным взглядам друг другу в глаза, что помирились. Слышно по учащенному пульсу, когда они рядом. Смотрю на Деймона – тоже ведь знает, понимает. Молчит, упивается жалостью к самому себе. Страдалец чертов.
- С каждый прошедшим днем они будут слабеть – тела будут иссушаться без крови. Уже через пару лет разбудить их будет проблематично. И потом это будут уже не наши проблемы, - какое-то нездоровое извращенное злорадство наполняет меня при мысли, что кто-то сунется в гробы лет эдак через сто и обнаружит сюрприз. Вот достанется ребяткам, в самом деле. – И я постараюсь запечатать гробницу как можно надежнее.
- Что еще нужно для ритуала?
Говорить почему-то неловко. Слишком глубоко убеждение, что добровольный обмен кровью между вампирами – это что-то личное, что-то, о чем не просят.
- Пока я была ведьмой, силы мне давало все живое. Я служила лишь проводником для этой силы. Теперь, в этом ритуале, я снова проводник. Но мне нужен новый источник силы…
- Мертвой силы, - я вздрагиваю.
От насмешки. От того, насколько глубоко он смог пробраться, насколько хорошо чувствует смятение и странное, совсем не подходящее для новой меня смущение. От необходимости поднять взгляд и посмотреть в бесстыжие синие глаза, в которых – вызов.
- Кровь вампира? – мысленно благодарю Стефана за вмешательство, слышу разочарованный выдох и ухмыляюсь.
Обойдешься, Сальваторе, мне и так слишком много досталось, пока я была человеком.
- Да.
- Учитывая, что ты питаешься только суррогатом, а красотка Барби слишком молода, единственный подходящий источник здесь я, так ведь, ведьмочка?
От обращения становится мерзко. Он словно специально бьет по больному, метко, прицельно.
- Так, - спокойно отвечаю я, глядя прямо в глаза.
Он тушуется, как-то теряется, - надеялся, что я начну спорить, искать другого вампира. Не привык к тому, что я не отказываюсь от его помощи. А мне плевать. Я теперь ничем не гнушаюсь.
- А что будет с тобой? – странно, что он не задал этот вопрос раньше.
Сохранить кого-то одного на некоторое время, пожертвовав жизнями других, - это почти девиз этого города. Я не собираюсь идти на поводу.
- Сила, которую я буду пропускать через себя, неконтролируема. Я постараюсь направить ее на ритуал. Что будет после окончания ритуала, неизвестно. Либо я смогу оборвать связь и выживу, либо магия окажется сильнее. А что случается с проводником, когда энергия источника слишком высока?
- Он перегорает, - не говорит – выплевывает Деймон.
Чувствую холод там, где когда-то ровно и сильно билось сердце. Произнесенные вслух слова словно подтверждают – моя смерть неизбежна, и все мы это пониманием.
Я готова молить, чтобы это была смерть. Легкая, быстрая, как только я произнесу последние слова заклинания. Пусть я закрою глаза, и смерть потечет по моим венам чернотой, вязкостью, которая остановит сердце и запечатает горло, не позволяя сделать ни одного вдоха. Пусть я сдохну ради них всех, себя почти не жаль. Только бы не стать «злом многоликим, ненависть всех умерших в себе объединяющим»… «тенью человека прежнего, который заперт внутри разума своего теперь»… «ада исчадием, для которого облегчением лишь смерть явиться может»… Строки из книги никак не забываются. Отдаются в мыслях, навязчиво звучат в голове, и хочется вцепиться себе в волосы пальцами и вырвать эти слова из себя.
- Перегорает, - эхом слышу собственный голос и устало сажусь на диван.
Желание уснуть и проснуться только перед самым ритуалом непреодолимо. Проводник может замкнуть, и тогда он будет мигать, угасая и загораясь вновь, по воле источника. Марионетка на темных, липких, как паутина, нитках судьбы и магии, которая запретна. Которую я собираюсь впустить в свою душу.
Братья негромко переговариваются, вслушиваться нет никаких сил, чуть позже раздаются стук двери и удаляющиеся шаги. Прижимаю колени к груди, с силой провожу ладонями по плечам, безуспешно пытаясь согреться. Готова ли я рискнуть? Если бы на кону была только жизнь - да, запросто. Мне не за что цепляться в этой жизни, я могу уйти, если это поможет всем оставшимся. Стать сгустком мрака, пустить через себя в этот и без того не идеальный мир тьму, - я не готова. Это чертовски тяжело, это придавливает, мешает дышать полной грудью, тело в постоянном напряжении – мышцы от сидения в одном положении скоро сведет судорогой, а ладони уже никогда не станут теплыми. Тяжелый запах пыли и виски вдыхается сквозь зубы неохотно, словно спрашивая – зачем тебе воздух? Ты все равно собираешься умереть.
Выдох… Вдох… Секундную стрелку хочется врывать из часов… Выдох… Пропущенный вдох… Мир по минутам, последние часы. Отстранено думаю, что, возможно, стоит сделать что-нибудь, чтобы понять – теперь можно уходить, теперь можно отпустить…
- Беннет, ты сдурела? – я не успеваю почувствовать его резкое движение, не успеваю увидеть, услышать… крепкой хваткой он удерживает меня за запястье так, что на человеческой коже наверняка остались бы синяки, и я шиплю сквозь зубы, пытаясь выдернуть руку.
Бесполезно, да и все мое сопротивление разбивается о яростный взгляд прищуренных глаз. Его лицо слишком близко, я вижу темный ободок на радужке вокруг зрачка и едва заметный короткий шрам над бровью. Мне страшно, вновь непонятно почему. Тело реагирует так, словно я все еще человек, все еще слабая и хрупкая и могу сломаться в его руках. Сердце колотится в груди, кажется, к щекам приливает румянец, я облизываю вмиг пересохшие губы, судорожно соображая, что его так рассердило.
А он встряхивает меня, словно тряпичную куклу, не позволяет отвести взгляд и словно читает мысли, пристально всматриваясь в мое лицо. Молчание становится неловким, затянувшимся, кто-то из нас уже давно должен был отреагировать – он объяснить, а я разозлиться. Чувствую повисшее в воздухе напряжение и запоздало вспоминаю, что мы одни. Если что-то выйдет из-под контроля, никто не появится, чтобы выровнять ситуацию. Придется делать это самой.
- Чего тебе, Деймон? – снова пытаюсь вырвать руку, и это вмиг избавляет нас от неловкости.
Деймон отпускает меня так резко, что я падаю на диван. Запястья украшают следы его пальцев, а я растираю ладони, возобновляя кровообращение, и смотрю на него ненавидящим взглядом. Он слишком многое себе позволяет, а мне нечем поставить его на место – все карты биты.
- Я читал твою книгу, - голос тихий, но в нем неуловимо слышится ярость и… тревога? Мне начинает казаться, что я схожу с ума. Я доверилась Деймону только потому, что была уверена, что он – едва ли не единственный, кто не пожалеет моей жизни ради наших целей, а он все портит, демонстрируя совершенно неуместное благородство и заботу. Катился бы к черту с этим, слишком поздно! – Бонни, почему ты не сказала, что смерть – не самое худшее, что может с тобой случиться?
Сердце пропускает удар. Зачем, зачем он напомнил? Мне стоило таких трудов отвлечься от этого... Смотрю в пол, сжимая руками голову. Так не вовремя проявившаяся слабость подначивает сдаться. Рассказать Деймону, как мне страшно. До трясущихся рук. До холода в мыслях. До боли.
Он присаживается передо мной на корточки и отнимает мои руки от лица, крепко хватает за подбородок и заставляет смотреть ему в глаза. И снова – слишком близко. По щекам текут слезы, я чувствую их соленую влагу, жгущуюся в уголках губ, и слабость, слабость, слабость… непозволительная для меня роскошь. Никто не должен знать, как трудно и больно далось мне решение, как я сама боюсь сделать этот шаг – как прыжок в пропасть после долгого балансирования на лезвии ножа. Тем более Деймон. Я закрываю глаза, чтобы он не видел слез и страха.
- Мы найдем другой способ, ладно? Обезопасим тебя. Используем другую ведьму, слышишь? – слова ударяют, как пощечины, хлестко, жестко, равнодушно, несмотря на то, что он пытается спасти меня, протягивает руку, чтобы не дать упасть в бездну, а я бессильно мотаю головой в знак протеста.
Нет, не делай этого, умоляю… Деймон, не будь таким, ты же не хороший, я знаю. Не заставляй меня поверить в тебя, я тогда буду за это держаться, и разочаровываться будет адски больно.
- Ты дал мне выбор, Деймон, - не открываю глаз, чтобы не увидеть его взгляда – вдруг ему не плевать, вдруг он и правда хочет спасти меня. – Тогда я сделала неверный. Ты остановил меня, и я благодарна. Но в этот раз я не передумаю.
Он отстраняется, последний раз мазнув пальцами по моему лицу. Я отчаянно не хочу лишаться тепла его рук, потому что от идущего изнутри холода вот-вот, кажется, треснут ребра. И не лишаюсь… Он быстрыми, короткими поцелуями собирает со щек слезы, а я пытаюсь оттолкнуть. Плевать, что сердце стонет и болит. Плевать, что от терпкого запаха виски в его поцелуях кружится голова. Упираюсь руками ему в грудь, когда он вжимает меня в диван, и бормочу что-то тихо-тихо, шепотом, чтобы он не услышал и не прекратил меня целовать. Губам горько от крепких, совсем не утешающих уже поцелуев, и я упускаю момент, когда сдаюсь. Теряю контроль, поддаюсь желанию и инстинктам, совсем как на первой охоте, но только в этот раз все гораздо более неправильно, чем тогда. И Деймон, прижимающийся ко мне сильным телом, и отпустивший, наконец, холод, и то, что я не могу сдержать хриплых стонов, когда он целует меня в шею, оставляя следы на коже, и сминает руками грудь сквозь ткань рубашки, - все неправильно. Остановиться уже невозможно.
Мы впечатываемся в каждую стену по дороге в его спальню, а я не чувствую боли, только его прикосновения – повсюду. Требовательные, совершенно бесстыдные, одновременно ласковые, ищущие и изучающие мое тело жадно, ненасытно, доставляя неземное удовольствие. Постель холодная, и в комнате темно и тихо, но мы быстро исправляем это – цепляясь руками за простыни, едва слышно шепча что-то хрипло, стягивая друг с друга одежду. Становится жарко, и тишина и холод отступают трусливо, прячась по углам. Он скользит губами по моей шее и дразнится, прикусывая иногда кожу, а я путаюсь пальцами в его волосах и тихо прошу о чем-то – продолжать, продолжать, не останавливаться, дать мне забыться, позволить потеряться в его ласках. Перецеловывает каждый участок кожи, ласково оглаживает обнаженные бедра, заставляя вскидываться и выгибаться навстречу прикосновениям, медленно, слишком медленно, запускает ладонь под ослепительно-белое в темноте кружево белья.
- Деймон! - его имя впервые срывается криком, когда он легонько проталкивает внутрь меня.
Он замирает, нависая надо мной, и я вижу подернутый желанием взгляд, слышу хриплое, быстрое дыхание, и схожу с ума – он хочет меня, безумно и отчаянно нуждаясь в моих поцелуях, прикосновениях, своем имени в моих стонах. Чертова жизнь переставила все фигуры шахматной партии так, как угодно ей, но я, наверное, должна быть благодарна ей за это, потому что… потому что сейчас, с ним, оттаиваю замершими душой и телом, снова чувствую себя человеком.
Деймон наклоняется ближе ко мне, целует в шею у уха, я провожу ладонью по его животу, касаюсь дорожки волос над поясом джинсов, опускаю руку на ширинку, сжимая пальцы посильнее. Он стонет мне в губы, а я напрягаюсь всем телом, подставляясь под его прикосновения и ласки.
- Не делай этого, Бонни… - он шепчет на ухо, хрипло дыша. – Ради того, что ты сейчас чувствуешь, - не делай. Ты ведь хочешь повторить все, да? – «Да, да, хочу!» - едва ли не кричу я, потому что не могу сейчас думать, потому что действительно схожу с ума от необходимости и желания. – Если сделаешь – мы не повторим… - он довольно больно кусает меня в шею, я в отместку едва ли не в кровь расцарапываю ему спину и тянусь за еще одним поцелуем, обхватываю его ногами за талию, чтобы не позволить, ни в коем случае не позволить отстраниться.
- Заткнись, Деймон. Хоть раз в жизни, пожалуйста! – умоляю я, и это срабатывает.
Он едва слышно стонет, снова накрывая мои губы своими, а я ломаю ногти о застежку его джинсов. Движения становятся резче, жестче, он целует меня крепко, прикусывая губы, сжимает мое тело в своих руках так, что остаются следы от пальцев, а я кричу уже в голос, не в силах сдерживаться. Мечусь по постели, выгибаюсь и толкаюсь навстречу его движениям бедрами, шарю руками по его телу, нуждаясь в ощущении его кожи под пальцами. Стены впитывают стоны и вскрики, простыни мнутся под нашими телами, и жарко, жарко, жарко… холода нет, и уже не будет, - я знаю, верю, хочу…
Наступившая после волны оргазма тишина кажется оглушительной. Не слышно хриплого шепота, стука сердец и сбившегося дыхания. Темнота сплетается вокруг нас щупальцами и не позволяет мне видеть лицо Деймона, его глаз и распухших от поцелуев губ. Я могу протянуть руку и коснуться, могу наклониться и поцеловать, и я отчаянно хочу этого нуждаюсь в этом, потому что снова становится холодно. Скомканные и теплые простыни не греют. Сажусь спиной к нему, свесив с кровати ноги, и слышу едва различимый прерывистый вздох. Он приподнимается в постели, разглядывая мой темный на фоне окна силуэт, собирает руками длинные волосы, чтобы обнажить плечи, и беспорядочно целует в шею, лопатки, легонько гладит пальцами спину – по коже идет дрожь.
- Пообещай мне кое-что, Деймон, - прошу я, и сорванный криками голос звучит глухо.
- Мммм? – он откидывается обратно на подушки и тянет меня к себе.
Отчаянно хочется уткнуться лицом ему в грудь, ощутить тепло и силу его рук, услышать ровное сердцебиение в груди. Ощутить жизнь и в нем, и в себе – в нас обоих. В странном, совершенно неправильном и абсурдном «нас». Я же ненавижу его. Должна ненавидеть, потому что… мои прежние принципы сейчас не проходят, разбиваются о стену новых обстоятельств. И я вдруг думаю, что это «нас» - не такое уж и неправильное. Просто непривычное. Вынужденное и временное. Оно нужно нам обоим, просто чтобы выпутаться из игры, в которую мы ввязались, не свихнувшимися. Однако есть еще одно «но» - я точно не выпутаюсь.
- Если… все пойдет не так, как я планирую, и сила подавит меня… - я стараюсь не прикасаться к нему, словно могу передумать и поддаться слабости, если буду ощущать тепло его тела. Он молчит и смотрит на меня тяжелым взглядом, который я чувствую, сидя спиной к нему. Представляю выражение его лица, и в груди холодеет. Выговариваю остатки смелости непослушными губами: - убей меня, Деймон. Пожалуйста… - на последнем выдохе после просьбы я понимаю, что готова умолять его, взять с него клятву. Только ни в коем случае не стать тем, во что превратит меня темная сила. – Я не хочу быть… такой, - нужные слова застревают в горле, сдавливают грудь.
Я пытаюсь заменить их, не в силах сказать, что не хочу быть неконтролируемой убийцей, демоном. Не хочу сойти с ума и оказаться пленницей своего тела и сторонних темных сил.
Деймон молчит, а я считаю секунды на вдох-выдох. Если он откажется, никто не этого сделает. Они будут бегать вокруг меня и думать, как все исправить, пока я буду плавиться разумом и убивать, упиваясь кровью и чужой болью. Только исправить ничего будет нельзя, у них не получится.
- Я обещаю… что ты не потеряешь контроль.
Мне хочется обернуться и встряхнуть его изо всей силы, сделать больно, сделать что-нибудь, чтобы он перестал быть таким уверенным. В себе, во мне… опять в нас. Он не имеет права обещать мне такое, потому что мы оба знаем, что это ходьба по канату: одно неверное движение – и я полечу вниз, в бездну. Он не успеет подхватить. Никто не успеет.
Вместо того чтобы переубеждать его, встаю с постели и, шлепая босыми ногами по холодному полу, начинаю собирать разбросанные по комнате вещи. На бюстгальтере буквально оторвана лямка, а на рубашке не хватает пары пуговиц, и в теле ощущается приятная ломота. Вдыхаю сквозь зубы, потому что вдруг накатывает глухая тоска, - вряд ли еще когда-то я буду чувствовать что-то такое же человечное, как усталость после секса. Вряд ли вообще займусь еще сексом перед смертью. Одергиваю себя – как будто пожалеть больше не о чем. Пытаюсь найти, за что можно зацепиться, и не нахожу. Последние месяцы моя жизнь была настолько опасной, что в ней не было место развлечениям и приятным вещам, которые делали бы меня счастливой. Если только Джереми… но мысли о нем все еще отзываются в сердце неприятным ощущением предательства, и я не хочу о нем вспоминать.
Одеваясь, боковым зрением наблюдаю за Деймоном – нахмурившись, стоит уже возле стола и наполняет бокал виски. Резкий запах алкоголя вливается в сплетенную из щупалец темноту, а мне хочется крикнуть что-нибудь злое и обидное, чтобы дать нам обоим шанс сделать вид, что ничего не было. Ни стихийного сближение после моего обращения, ни секса, ни моей просьбы и его странного обещания в ответ. Ничего вообще не было. Я - та самая презирающая его стерва, он – равнодушный, не способный на чувства вампир. Когда он оказывается рядом, не позволяя мне застегнуть до конца оставшиеся пуговицы рубашки, обхватывает мое лицо руками крепко-крепко, не давая отстраниться, и целует – настойчиво, долго и уверенно, совершенно по-хозяйски, заставляя тянуться к нему, я понимаю, что зря себя обманываю. К черту все. К черту мою смерть завтра. Сегодня мы еще живы.