В аду – каждый день лунное затмение.

И на завтрак блинчики с черникой и взбитыми сливками.

В аду Беннет что-то бессмысленно зудит над ухом, зараженная нездоровым энтузиазмом, и бесконечное количество времени не дает выбирать, чем заняться, только – думать-думать-думать. Прокручивать в голове снова и снова свои земные грехи, вспоминать их, словно воочию переживать заново сотни смертей, и гадать, за какую же именно ты здесь. Пожалуй, за все сразу. И за ту, что случилась десятого мая того самого года, - особенно.

В аду – пустыня, и так хорошо без лишних людей вокруг, что это, пожалуй, сошло бы за рай. Если бы не было злючки Беннет и постоянного напоминания - о друзьях, что ушли, и о людях, что были убиты, о брате, с которым всегда словно по разные стороны лезвия одного клинка, и о девушке, любовь к которой похожа на болезнь, на пустивший метастазы рак. Услышь Бонни сравнение, непременно сказала бы, что это рак мозга, и тут уже ничем не помочь.

Ты улыбаешься каждый день. Отпускаешь свои привычно злые-пошлые-острые шутки и с удовольствием смотришь, как она сердится, хмурится, щурится, язвит в ответ и уверенно, взросло, по-женски легко отбивает обидки, не стесняясь щипать за больные места. Изменилась она, эта Беннет. Отложены куда-то в сторону детская вера в справедливость и излишняя самоуверенность, и в дальнем ящике пылится страстная ненависть, принесенная ведьминской кровью. Теперь уже незачем все это, теперь вы вместе в твоем аду.

Или ее…

- Доброе утро, - она садится на стул напротив, и ты жадно вглядываешься в ее лицо, словно не видишь каждый-чертов-ненавистный-повторяющийся день.
У нее глаза-омуты зеленее некуда, чувственные пухлые губы – она покусывает их, когда задумывается.

- Опять? – она смеется, увидев в тарелке блинчик, и утыкается в кроссворд.

Она – единственная причина, по которой ты уверен, что это не сошел с ума. Она – это единственное, почему ты все еще надеешься выбраться, и почему ты сомневаешься, что это ад. Вряд ли бы кто-то сверху так поступил с хорошей, милой Бонни Беннет и отправил ее в твою преисподнюю. Или она – это лишь один из кругов…

- Как насчет фильма? – она поднимает голову от газеты и смотрит несколько секунд, не мигая, словно возвращаясь в реальность.

В вашу весьма сомнительную, на двоих, реальность.

- А… я не против.

- «День сурка»? – ты делаешь огромный глоток виски, и он приятной обжигающей волной пробирается не по глотке и не по пищеводу – всему телу. Подгоняет застоявшуюся кровь и чуть согревает холод внутри.

- Очень смешно.

Бонни Беннет закатывает глаза и все равно смеется твоей шутке.

Ад не так уж и плох, строго говоря.

В аду множество книг на полках и девочка-ведьмочка-красотка, которая, кажется, читала добрую половину. Она говорит о них много, иногда с восторгом, иногда – без. Она находит виниловые пластинки – и зачем только Стефан хранит их, эти сотни виниловых пластинок. Она напивается виски и танцует на столе, зажигательно и легко, словно вы на какой-нибудь сто тысяч пятисотой вечеринке в Мистик-Фоллс, а в не в преисподней. От ее выкрутасов в коротких шортиках и майке жарко и правда как в преисподней.

В аду ты плохо спишь, и много дней подряд каждую ночь слышишь ее задушенные всхлипы из другой спальни, а сам видишь бесконечные кошмары, стоит только закрыть глаза. Проходит мучительно-долгий месяц прежде, чем ты впервые входишь в ее спальню, не в силах больше лежать и слушать. Она уже не рыдает, как раньше, но ты все равно слышишь прерывистое дыхание и то, как вытирает слезы узкой ладошкой.

- Убирайся, - зло бурчит она. Злючка Беннет.

Это только в первый раз.

Ты не убираешься никуда, ложишься рядом в постель и с силой притягиваешь сопротивляющуюся изо всех сил девицу к себе. Она напряжена, она испугана тем, что ты застал ее слабость.

- Какая у тебя любимая сказка, Беннет?

Она смотрит на тебя ошарашенно, словно ты все-таки псих-больной. А черт его знает… лучше ты будешь верить в ад, чем в то, что комната вокруг и девушка в твоих объятьях – лишь иллюзия, и ты на самом деле в обитой войлоком палате для слетевших с катушек вампиров.

- Сказка, Бонни, - ты повторяешь мягче, называя ее по имени. - Белоснежка там, Красная шапочка. Мм?

Ты всего лишь хочешь сделать свой ад немного более приемлемым. Оказалось совершенно невозможно спокойно влачить свое наказание, когда маленькая выскочка каждый день несколько часов плачет перед сном. Ты чертов эгоист. Или нет…

- Питер Пен.

Она расслабляется и устраивается поудобнее. Тебе хочется подшутить над ней, но ты только ухмыляешься и пытаешься вспомнить что-нибудь про Питера Пена. История обрастает подробностями, о которых и не помышлял никогда Джеймс Барри, а ты вдруг думаешь, что вы – это те же дети. Никогда не повзрослеете, никогда не изменитесь, но останетесь не в Неверленде, а в гребаном Мистик-Фоллс образца тысяча девятьсот девяносто четвертого года.

- Второй поворот направо, а дальше – вперед, до самого утра.

Она засыпает у тебя на руках.

- Не плачь больше, Беннет, а то бесит до невозможности, - говоришь ты, закончив рассказывать.

Ты тоже впервые спишь без кошмаров в эту ночь.

И в следующую. Тогда уже ты не рассказываешь глупую детскую сказку, вы просто говорите обо всем на свете прежде, чем уснуть в одной постели. Просто уснуть, не более, и ты об этом иногда шутишь наедине с собой, не желая уязвить ее или разрушить спокойную уединенность совместных ночей.

Вы говорите о тысячи разных вещей, и стараетесь поменьше – о прежней жизни, об оставленных любимых, о прежней ненависти друг к другу. Можно обсуждать политику, рассказывать Бонни о славных временам прошлого века, сухом законе и джазе, можно слушать ее рассказы о древних обычаях, о ведьмах, узнавая больше, чем от какой-либо другой колдуньи. Можно лежать ночью прямо на траве на заднем дворе твоего – сейчас уже вашего – особняка и следить за рукой Беннет, вырисовывающей на небосводе созвездия. Можно дополнять занятный урок астрономии пошлыми историями и жадно впитывать ее заразительный и слишком живой, слишком искренний для ада смех. Можно невзначай прикоснуться к ее ладони и… ощутить, как она легонько сжимает твои пальцы в ответ. Ты – не один. Это ощущение пьянит. Впервые за полтора века, тогда, когда в целом мире есть только ты и еще кто-то, ты не чувствуешь себя одиноким ни капли.

В аду скоро Рождество. А ты и не подозреваешь об этом.

- Вставаааай, - ее губы так близки к твоему лицу, что ты чувствуешь ее дыхание – теплое и с запахом мяты.

И голос такой ласковый, что ты, пожалуй, не прочь просыпаться так каждое утро.
Не открывая глаз, ты наощупь протягиваешь к ней руку и пытаешься обнять ее и притянуть ближе к себе. Она одуряюще пахнет – кровь у нее наверняка слаще всех, что ты когда-либо пил. Ты улыбаешься.

- Вставай! – она стягивает с тебя одеяло и спихивает тебя с кровати своими тонкими, но невероятно сильными ручонками.

- Какого хера, Беннет?

Ты злишься и собираешься отчитать стервочку по полной программе, но замираешь, стоит взглянуть на нее. Она улыбается – широко и довольно, как ребенок, и кружит по комнате, подбирая валяющуюся тут и там одежду, едва слышно напевая до боли знакомую мелодию. У нее мокрые волосы и красивое тело прикрыто лишь белым полотенцем, в которое она обернулась после душа, и влажность с отсутствием одежды делают ее запах в разы сильнее, а ее саму – привлекательнее.

- Одевайся, - она кидает тебе футболку. – Мы идем по магазинам!

Бонни исчезает где-то в коридоре, и тебе остается только ее аромат и едва слышный голос, все еще продолжающий тянуть один и тот же мотив.

- Откуда такая бурная деятельность с утра пораньше?

Ты рад. Ты каждый раз рад, когда у нее хорошее настроение. Словно чувствуешь свою вину в том, что вы с ней здесь, вместе. Она достойна компании поприятнее.

- Рождество, Деймон.

- А? - ты высовываешь голову из ворота футболки и смотришь на нее, не мигая.

Сегодня гребаное десятое мая, ты уверен в этом, как ни в чем никогда не был уверен.

- Я считала дни. Сегодня Рождество… там, - она сглатывает, и зеленые глаза подернуты нехорошей влажной поволокой.

Тебе хочется закричать. Громко, чтобы сорвать горло, чтобы блядский мирок вокруг - тихий, спокойный, однообразный и до жути пустой - рухнул, и что-то изменилось. Тебе хочется сгрести ее в охапку, прижать к себе, а потом посадить в машину и уехать. Показать ей весь чертов континент, показать ей целый мир, если будет возможно. Тебе неожиданно только сейчас становится страшно, потому что впервые за все это время ты осознаешь, что прошло более полугода. Полгода – на двоих. Полгода повторяющихся из раза в раз дней. А она, эта маленькая и хорошая со всех сторон, с бесконечно добрым сердцем девочка, всего лишь хочет Рождества.

Такая малость.

- Что ж, тогда нам срочно нужна елка, - с энтузиазмом восклицаешь ты, лично подталкивая ее к выходу.

И вы – вот безумие – находите елку. Непостижимым образом, в самом начале мая, вы находите и игрушки, и гирлянды, и даже искусственный снег в баллончиковом распылителе, которым Бонни любовно окрашивает края пластиковой ели. Вы находите шапки Санты и фигурки оленей, обойдя сотни пустующих бутиков, где можно брать, что хочешь, и не платить – Беннет шутит, что Кэролайн умерла бы от счастья. И тут же замолкает, потому что эта тема - табу-запрет-вето. Потому что нельзя говорить о тех, кто остался там, не-в-аду.

Беннет отталкивает тебя от плиты, говоря что-то о том, что подгоревших блинчиков на Рождественский ужин она не переживет. Ты даешь ей командовать и жить. Отчаянно пытаться жить.

Ты улыбаешься, глядя, как она порхает по огромному дому, развешивая гирлянды и снежинки, украшая елку и запекая в духовке огромную утку, которую вам совершенно точно не осилить вдвоем. Ты смеешься, когда она заскакивает тебе на спину сзади, и кружишь ее по комнате под немного отдающим химическим запахом снегом из баллончика, который она распыляет вокруг. Ты послушно вешаешь Рождественский венок на дверь и расставляешь праздничные свечи там, до куда она не может дотянуться. И тайком от нее прицепляешь в самом центре гостиной омелу.

- Пойду, возьму выпить что-нибудь более подходящее случаю, чем виски, - кричишь ты, пока она увлеченно вырезает фигурки из купленного имбирного теста.

Она машет рукой и пританцовывает на месте, подпевая рвущемуся из колонок голосу Пола Маккартни. Ты почему-то чувствуешь себя немного-безумно-странно счастливым. И, выходя на улицу, в первую секунду даже удивляешься тому, что там тепло и солнечно, как в мае. Ты словно ждал снега и Рождества.

Ты бездумно хватаешь с полок бутылки с глинтвейном, горячий шоколад, зефир, игристое вино и на всякий случай текилу и лайм. Уже на выходе из торгового центра взгляд падает на ювелирный отдел, и тебе хочется взять ей что-нибудь в подарок. Что-нибудь, что изящно обовьет тонкую шею с красивыми острыми ключицами. Ты готов рассмеяться собственной глупости. Разве есть идея безумнее, чем дарить что-то пустое, дорогое и бессмысленное девушке, вместе с которой ты один в целом, принадлежащем только вам мире?.. И разве есть что-то вообще, что можно ей подарить здесь, на это немного безумное Рождество в вашем аду на двоих?
Пожалуй, да.

- Ты где-то шлялся очень-очень долго, - осуждающий голос застает тебя, когда ты наливаешь в свой бокал виски, а в ее – терпкий горячий глинтвейн, который ты успеваешь нагреть, пока она шумит в ванной феном.

- А ты неплохо постаралась, пока меня не было.

Гостиная украшена так, как никогда не была в этом доме. Над камином даже висят носки для подарков, что тебя особенно веселит. Рядом с украшенной елью стоит небольшой стол с наверняка вкусным праздничным ужином. Треск горящих дров и едва слышная музыка виниловых пластинок, мерцающая огнями гирлянд комната и горчащий вкус виски – это, пожалуй, самое идеальное твое Рождество.

- Потрясающе выглядишь, - твой взгляд скользит по ее фигуре, обтянутой коротким вишневого цвета платьем.

Она чуть смущенно улыбается, и в ее глазах – искорки, которые тебе не часто удавалось увидеть за полгода.

- Вкусно, - отмечает она, сделав приличный глоток из своего бокала, и уже через несколько минут ее щеки чуть заметно розовеют, и легкое напряжение уходит окончательно.

Вы ужинаете, как обычно, разговаривая и смеясь, рассказываете друг другу о том, как раньше проводили этот день, и, несмотря на то, что ты встречал Рождество почти в десять раз чаще, чем она, ее рассказы интереснее и праздничнее, чем твои. В них зимний Мистик-Фоллс, горячее какао на улицах, игры в снежки и то детство, которого у тебя, пожалуй, и не было.

- Что тебе самое крутое дарили на Рождество? – она сидит, подобрав под себя ноги, обхватив ладонями уже пустой бокал и улыбается, расслабленно и спокойно. Словно это просто тихий праздник в узком кругу, а не безумная попытка вырваться из однообразных дней.

Ты пытаешься вспомнить, но… нет. Ничего.

- Одна девица подарила мне лет в пятнадцать свою честь, - ты смеешься наигранно, а она хмурится и закатывает глаза.

Ситуацию хочется исправить как можно скорее, словно ты только что чуть не сломал эту чудесную иллюзию, которую она так старательно строила весь день.

- У меня для тебя тоже подарок.

Бонни удивленно поднимает брови, и на ее лице отражается радостное ожидание – как у ребенка, который утром после Рождества бежит к елке, чтобы найти и распаковать коробку со своим именем. Ты нарочито медленно идешь к комоду, в который спрятал подарок, а вернувшись, рассуждаешь вслух, распаляя ее любопытство:

- Ты как-то говорила, что однажды потеряла одну вещь. Я попытался ее найти.

Она стоит, с восторгом глядя на дурацкую мягкую игрушку, появившуюся из ящика, и даже не пытается взять ее, словно понимая, что ты еще не закончил.

- А еще ты говорила, что однажды потеряла магию. И что всегда есть возможность ее вернуть.

Гримуар тяжел, и словно пропитан силой, которая тебя не жалует. Ты чувствуешь это всеми инстинктами, но все равно держишь его в руках, протягивая ей.

- Деймон…

Тебя немного сводит с ума ее близость, когда она обнимает тебя за шею, порывисто и резко, оказавшись рядом так внезапно, словно она тоже вампир. Ты не можешь обнять ее в ответ или хотя бы прикоснуться к ней, потому что у тебя заняты руки, а она смеется и радостно трещит что-то о том, что даже не думала искать любимую «Мисс Обнимашку» и бабушкины книги. Радость исходит от нее ощутимыми, сильными и теплыми волнами, и только тогда ты понимаешь, что именно вера и только вера делает ее такой могущественной ведьмой.

Ты прибавляешь звук на проигрывателе и притягиваешь злючку Беннет к себе.

Она послушно переплетает свои пальцы с твоими и кладет голову тебе на плечо, плавно двигаясь совершенно не в такт музыке.

- Спасибо.

Тебе хочется поблагодарить ее в ответ. За то, что она не дает тебе сойти здесь с ума, за то, что она сотни раз спасала тебя и дорогих тебе людей, за то, что ей всегда хватало смелости и доброты жертвовать собой, за то, что она по-прежнему верит, что это не ад, и вы выберетесь. Верит за вас двоих.

Ты обхватываешь ее лицо ладонями, и в твоей голове тысяча слов о том, как много она начала вдруг значить - с ее язвительными шутками, ее смелым тебе отпором, ее способностью переубеждать тебя, ее знаниями и ее бездонными зелеными глазами. Как она разом стала не самым важным человеком в жизни, а вообще – единственным. Потому что тут больше никого нет, но, пожалуй, никого другого в качестве компании для этого ада ты не мог бы и желать. Она смотрит испуганно и взволнованно.

Над вами висит повешенная тобой омела, а слова теряются, растворяются, рассыпаются и тают, как снег майским днем. Ты наклоняешься к ее губам, и она замирает в напряжении, но почему-то не отстраняется. Все свечи разом гаснут, а огонь в камине – искрит, словно его пытается задуть резкий порыв ветра. Ты чувствуешь вкус глинтвейна, свечи вспыхивают обратно, и ты ощущаешь жар ее тела, словно отдавший часть пламени всему вокруг. Самая сильная ведьма, которую ты когда-либо целовал.

Все обрывается быстро, и она снова кладет голову тебе на плечо. Молчит, продолжая неловко двигаться в центре комнаты, прижимаясь к тебе.

Вы еще не знаете, что вы не одни, а когда узнаете – магия этого вечера забудется, сотрется, словно и не было этого странного Рождества на двоих. И слабости не было, и тяги друг к другу, и поцелуя.

В аду – каждый день лунное затмение.

Во время очередного из них ты ощущаешь сильный толчок в грудь, а потом в твои руки попадает артефакт, и ты слышишь отдаленный вскрик знакомого голоса.

Ты совершенно не хочешь покидать ад без злючки Беннет.